Перспективы российско-турецких отношений: какова цена кризиса?

Трагедия со сбитым Су-24 в небе над турецко-сирийской границей заставляет по-новому взглянуть на парадигму российско-турецких отношений, для которых за последние полтора десятилетия прагматизм взаимной заинтересованности считался ключевой характеристикой. В одночасье в прошлое ушла прагматичная деполитизация отношений, служившая основой для сегментации сфер двустороннего сотрудничества по степени совпадения взаимных интересов, а на ее место пришла уже подзабытая риторика «блокового противостояния» и «политики сдерживания». Обострение отношений между Анкарой и Москвой словно вернуло нас в 1990-е гг., выведя на повестку дня целый букет конфликтных противоречий и раздражителей, о которых в 2000-е гг. на официальном уровне старались не говорить. Это и подозрения в экспансионистских устремлениях друг друга, и конкуренция в сфере транспортировки энергоресурсов, и обвинения в поддержке сепаратистских сил.

Вместе с тем в эскалации напряженности можно увидеть и следствие проблемы недопонимания интересов и стратегических приоритетов друг друга, с чем в 2000-е гг. пытались справиться как с одним из главных ограничителей на пути к реальному, а не декларативному стратегическому партнерству. Что хотело сказать политическое руководство Турции, идя на столь отчаянный шаг, как сбитие военного самолета, выполняющего боевое задание, — классический casus belli с точки зрения международного права? Явно полученный эффект в виде ответного удара по всем фронтам — совсем не то, на что нацеливалась и рассчитывала Анкара. На дипломатическом уровне свернуты практически все формы сотрудничества и «перекрыты» существующие каналы — от контактов между лидерами до связей между образовательными учреждениями. На торгово-экономическом — введены экономические санкции по отношению к турецким бизнесменам, наложено эмбарго на импорт широкого списка товаров из Турции. На военно-политическом — операции возмездия и наращивание интенсивности военных операций в Сирии, фактический отказ учитывать интересы Турции в сирийско-иракских делах.

Цена «холодной войны» между Москвой и Анкарой, объявленная по горячим следам политическим руководством России, крайне высока для обеих стран. Если оценивать ее в привычных для российско-турецких отношений финансово-экономических категориях, то это не только широко обсуждаемый, но так и не запущенный проект «Турецкий поток» и АЭС «Аккую» (строительство четырех блоков на $22 млрд), но и ряд других высокобюджетных инициатив, в которые уже вложен не один миллиард долларов. Российскому бизнесу есть что терять в Турции. Сбербанк владеет пятым крупнейший банком в Турции — Deniz Bank (более 680 отделений и 14 тыс. сотрудников по всей Турции, стоимость покупки — $3,5 млрд). Чистая прибыль турецкого бизнеса Сбербанка — банка Deniz Bank — по итогам 2015 г. может превысить около 7,5% от общего объема чистой прибыли Сбербанка (172 млрд рублей). У «Лукойла» в Турции — сеть автозаправок Akpet, приобретенная в 2009 г. за $555 млн (5% турецкого розничного рынка нефтепродуктов). Магнитогорский металлургический комбинат в 2011 г. запустил в турецком городе Искендерун завод по производству листового проката (объем первоначальных инвестиций — $1,4 млрд плюс $485 млн — на выкуп доли турецкого партнера и консолидацию бизнеса). «Альфа Групп» совместно с турецким партнером — холдингом «Чукурова» — владеет оператором сотовой связи Turkcell (объем первоначальных инвестиций — $3,3 млрд). Проекты в Турции реализуют «Интер РАО», «Техностройэкспорт», «Группа ГАЗ», «Яндекс» и др.

Ценности прежде всего?

Еще недавно в основе международных отношений лежал принцип экономической глобализации, взаимовыгодного сотрудничества, открытых рынков. Ради глобальной экономики (доступности товаров и услуг) государства могли пожертвовать частью своего суверенитета и даже национальных интересов, традиционными ценностями. Сейчас на первом плане — примат иных мировоззренческих ориентиров. Кризис в отношениях Москвы и Анкары — это проявление конфликта между прагматическими интересами и экономическими выгодами, с одной стороны, и внешнеполитическим достоинством и ценностно-ориентированной политикой — с другой. Представление о собственном достоинстве и значимости традиционно — в случае и с Турцией, и с Россией это проявляется очень отчетливо (достаточно вспомнить, как стремительно испортились отношения между Турцией и Израилем после инцидента с «Мави Мармара» летом 2010 г.) — обгоняет реальность. Во многом поэтому отстаивание «внешнеполитического достоинства» провоцирует конфликты и обострение межгосударственной напряженности.

Турция, как и Россия, имеет жизненно важные стратегические интересы на Ближнем Востоке. И если для России 1990-х гг. регион Ближнего и Среднего Востока (БСВ) на некоторое время выпал из сферы геополитических интересов, то на шкале внешнеполитических приоритетов Анкары, отказавшейся от кемалистского принципа благоразумного невмешательства, ближневосточное направление все три последних десятилетия только наращивало свое значение. Поэтому естественно и логично, что Анкара реагирует на любое изменение ситуации в регионе и любое действие других стран как в позитивном, так и негативном ключе. Тем более что факторов-раздражителей для российско-турецких отношений до инцидента с Су-24 накопилось достаточно много. Это и провал планов Турции по созданию бесполетной зоны на севере Сирии, что, по мнению политического руководства Турции, во многом стало результатом противодействия России. Это и запуски ракет ВМФ России из Каспийского моря, расположенного вне зоны конфликтных действий, — они трактовались турецкой политической элитой как открытая демонстрация силы, стремление «поиграть мускулами», что стало дополнительным фактором нарастания антироссийских настроений. Ближневосточная политика России в целом стала восприниматься как попытка лишить Турцию возможности влиять на ход развития событий. Ощущение, что Турция — вопреки амбициям регионального лидерства — оказалась на обочине большой ближневосточной игры, лишь усиливалось после сообщений о создании Россией координационно-информационного центра в Багдаде при поддержке Ирана, Ирака и Сирии или о том, что западные государства пришли к пониманию необходимости считаться с мнением Москвы в сирийском конфликте, несмотря на нерешенность ключевого для Запада вопроса судьбы президента Асада.

У трагического инцидента с российским бомбардировщиком есть, конечно, и чисто технические причины. Как сообщали российские официальные источники, в октябре 2015 г. были достигнуты договоренности между Москвой и США с Израилем по вопросу создания механизма предотвращения столкновений в воздухе. Подобные механизмы обсуждались с Саудовской Аравией и другими государствами Персидского залива. Более того, еще в середине октября 2015 г. Москва официально заявляла, что на уровне военных ведомств России и Турции налажен контакт и взаимодействие для предотвращения инцидентов в воздухе. Очевидно, что 24 ноября «налаженные механизмы взаимодействия» дали сбой.

«Иранский» и «курдский» фактор

На региональном уровне конфронтации между Москвой и Анкарой способствовали два фактора, которые условно можно обозначить как «иранский» и «курдский». Достигнутое в июле 2015 г. соглашение по иранской ядерной программе означало фактическое признание странами «шестерки» увеличения роли Ирана в регионе во всех сферах (энергетической, торгово-экономической, военно-политической, культурно-идеологической и т. д.). И Россия в определенном смысле сделала ставку на «усиление Ирана» (рост его политико-экономического влияния в регионе, наращивание активности в сирийском конфликте, расширение энергетического сотрудничества с Западом и т. д.) — то есть это курс на приоритетное партнерство с Ираном в регионе и сирийском конфликте (Иран фактически стал частью стратегии России на Ближнем Востоке). Учитывая, что Ближний Восток — регион, где многополярность реализована на практике (сразу несколько держав с сопоставимым военно-политическим, экономическим и культурно-идеологическим потенциалом, соперничая друг с другом, борются за лидерство и доминирование), поддержка усиления Ирана не могла не вызывать раздражения Анкары.

«Курдский фактор» в российско-турецкой конфронтации — это болезненная реакция Анкары на возможность «курдской весны» и неоднозначные политические шаги России в «курдском вопросе». Многочисленные примеры объединения курдов региона для борьбы с «Исламским государством» — важный показатель того, что «курдский вопрос» в регионе стал звучать по-новому. Это хорошо видно на примере событий вокруг городка Джизре, где в середине сентября 2015 г. турецкие правительственные войска проводили массовые зачистки. Джизре стал своего рода бастионом сторонников Рабочей партии Курдистана (РПК) в Турции. Причем демонстрации и массовые акции протеста в Джизре в последний год во многом были не столько реакцией на события внутри Турции, а знаком солидарности с курдами из сирийского города Кобани, несколько месяцев державшего осаду боевиков из ИГ, в то время как турецкие военные, дислоцированные в нескольких километрах от Кобани на турецко-сирийской границе, наблюдали за происходящим, не вмешиваясь. Несколько десятков курдов из Джизре погибли во время боев за Кобани осенью прошлого года. Еще большее число турецких курдов из других районов страны вошли в Отряды народной самообороны (YPG — Yekîneyên Parastina Gel) сирийских курдов для борьбы с ИГ. Подобная курдская солидарность — явление достаточно новое для региона, где проблема разобщенности всегда препятствовала реализации проекта единого курдского государства.

Продвижение ИГ по территории Ирака и Сирии в 2014-2015 гг. в определенном смысле стерло межгосударственные границы, сделав их максимально проницаемыми, и этот фактор также послужил объединению усилий турецких, иракских и сирийских курдов. Совместные действия в пограничных районах сирийских отрядов самообороны с иракскими пешмерга и турецкой РПК за последний год стали регулярными.

Для курдов, продемонстрировавших способность объединить усилия в борьбе с ИГ за свою территорию, свой народ, свою национально-культурную идентичность, в очередной раз наступил переломный момент. Но, в отличие от ситуации после двух мировых войн, когда курды проиграли на поле дипломатических переговоров, сейчас у них есть ощущение, что существует возможность для иного — более благоприятного — сценария развития событий. На севере Сирии — территории, непосредственно граничащей с Турцией, — возникла возможность появления курдского образования, которое контролируется вооруженными силами Отрядов народной самообороны. Россия, как и США, не приравнивает Отряды народной самообороны (YPG) к боевикам РПК. Более того, политические круги России открыто выказывают поддержку сирийским курдам, предлагая снабжать их оружием. Создание независимого Сирийского Курдистана — это и географическое отчуждение от прямого соприкосновения с арабским миром, и девальвация роли Турции в регионе (что неизбежно с появлением новых игроков), и дальнейшая эскалация «курдского вопроса» внутри Турции.

До инцидента с Су-24 на официальном уровне Москва дипломатично обходила курдский вопрос. Показательно заявление Путина 13 октября 2015 г. на инвестиционном форуме «Россия зовет!» о необходимости понимания того, как правильно надо выстраивать отношения на антитеррористическом треке. «Здесь у Турции много озабоченности, связанной и с курдским фактором, и с борьбой с терроризмом. Мы понимаем все эти озабоченности и, безусловно, готовы учесть в ходе нашей совместной работы». После инцидента с Су-24 ситуация изменилась. И опять можно вспомнить 1990-е гг., когда Турция обвиняла Россию в создании тренировочного лагеря РПК в Ярославской области. Сегодня все больше свидетельств, что Москва ищет возможности разыгрывания курдской карты в отношениях с Турцией. Так, замминистра иностранных дел РФ Алексей Мешков, говоря, что «действия Турции, а по отдельным вопросам, напротив, ее бездействие представляют реальную угрозу безопасности Российской Федерации и российским гражданам», делает заявление и по «курдскому вопросу»: Россия выступает «за обеспечение участия в межсирийском переговорном процессе широкого круга оппозиционных сил, представляющих сирийский народ. Курды, разумеется, не должны быть исключены из этого процесса. Как и из коллективных усилий по борьбе с ИГ и другими террористическими группировками в Сирии и Ираке, где они с учетом имеющегося потенциала играют весомую роль в противодействии террористической угрозе». Таким образом, если учесть, что РПК находится в авангарде борьбы с ИГ в Ираке и Сирии, заявления Мешкова говорят о фактической готовности Москвы политически поддерживать разных курдов, в том числе и РПК.

Геополитический выбор Анкары

События ноября-декабря 2015 г. поставили перед Турцией проблему переосмысления внешней политики России и модели двусторонних отношений. В наиболее острые моменты последних лет, когда внешнеполитические шаги Москвы вызывали обострение ее отношений с Западом, Турция делала выбор в пользу России, отношения с которой считались выгодными как с экономической, так и с геополитической точки зрения. Так, после вооруженного конфликта в Южной Осетии летом 2008 г. и обострения российско-грузинских отношений Турция пошла на расширение крайне выгодного для нее сотрудничества с Россией. В последующие два года после грузино-осетинской войны Россия и Турция заключили ключевые соглашения, позволившие политикам двух стран говорить о «стратегическом партнерстве» (АЭС «Аккую», трубопровод Самсун — Джейхан, безвизовый режим и т. д.). «Прорывные соглашения», как их окрестили СМИ, по многим параметрам были более выгодны Турции, чем России: так, соглашение о постройке АЭС «Аккую» было не только крайне затратным и рискованным проектом, но также противоречило традиционному российскому подходу воздерживаться от развития атомной энергетики в странах, импортирующих российский газ. Отмена краткосрочных виз, как бы ее ни рекламировали в России, в первую очередь служила турецким интересам. Для граждан РФ визовый режим никогда не был обременительным (визы вклеивались в паспорт на границе — прямо в турецких аэропортах). Турции же было важно не только облегчить въезд своих граждан в РФ (соотношение выезжающих в Турцию россиян к приезжающим в РФ туркам составляло 30 к 1), но и найти способ сохранить лидирующее положение на туристическом рынке России. Иными словами, для России масштабные проекты в Турции были во многом политическими инвестициями.

В 2014 г., когда после кризиса вокруг Украины конфронтация России и Запада достигла своего апогея, Турция опять продемонстрировала, что ставит свои экономические интересы выше «идеологической солидарности» с союзниками по НАТО: Анкара не присоединилась к антироссийским санкциям ЕС и США и поддержала проект «Турецкий поток». Помимо возможности стать одним из ключевых игроков мирового рынка энергоресурсов, не обладая при этом их существенными запасами, Анкара тогда получила от России и другой подарок — существенную скидку на поставляемый из России газ. Однако при этом Анкара отнюдь не отказалась от проработки других альтернативных маршрутов транзита нефти и газа — из Центральной Азии на Запад, минуя Россию. Опять Москва пошла на политические инвестиции и поощрение своего стратегического партнера.

Можно было ожидать, что и в 2015 г. по итогам очередного заседания Совета сотрудничества высшего уровня (оно было отменено) будут оглашены новые «прорывные проекты», компенсирующие расхождения позиций двух стран по ключевым вопросам мировой политики. Однако спрос и предложение на этот раз не совпали. «Золотой период» российско-турецкой дружбы себя исчерпал.

Сценарии урегулирования российско-турецких отношений

Если исходить из тезиса, что любая война — вне зависимости от уточняющих ее эпитетов («холодная», «гибридная» и т. д.) — заканчивается переговорами о мире, примирение между Россией и Турцией, в одночасье превратившимися из стратегических партнеров в стратегических противников, неизбежно. История двусторонних отношений дает возможность выдвинуть несколько возможных сценариев такого примирения.

Первый сценарий уже можно считать нереализованным. Он предполагал согласие на российские условия примирения: это публичные извинения, наказание виновных и компенсация ущерба. Самый щепетильный момент — это публичные извинения. У Москвы и Анкары расходятся представления о формате извинений. Для Турции это — выражение сожаления, что, собственно, президент Эрдоган и сделал в своем первом интервью по горячим следам инцидента («если бы мы знали, что это российский самолет, мы бы действовали иначе»), а премьер Давутоглу реализовал в форме операции по возвращению тела российского пилота в РФ со всеми воинскими почестями. Для России же извинения — это сатисфакция, то есть политическая ответственность за причиненный вред от международно-противоправного действия. Турция не чувствует необходимость извиняться в таком формате, так как считает, что защита собственных границ не может быть нарушением международного права.

Второй сценарий — «сакральная жертва»: он тоже напрямую связан с признанием если не вины за инцидент с Су-24, то, по крайней мере, ошибки (действия верны по сути — защита национальных границ есть главная обязанность государства, но неправильны по форме и содержанию). Теоретически Эрдоган мог бы пойти на отставку видной фигуры из военного или политического руководства страны, к чьей ответственности возможно было бы отнести атаку на российский самолет, — от главы правительства до командующего ВВС. Многие турецкие блогеры активно внедряли в повестку дня общественной дискуссии тему отставки генерала Абидина Унала, командующего воздушными силами Турции. Однако этот сценарий тоже сопряжен с серьезными имиджевыми потерями, и поэтому его реализация маловероятна.

Третий сценарий — затяжное изживание конфронтации, связанное со сменой политических элит и обновлением/сменой правящих режимов. По такому сценарию проходило налаживание отношений между Москвой и Анкарой после Второй мировой войны (тогда руководство СССР предъявило Турции за ее лукавый нейтралитет ультиматум с территориальными претензиями). Примирение растянулось на несколько десятилетий, проходило после смены политического руководства двух стран (Сталин умер в 1953 г.; Исмет Инёню, лишившись президентского поста в 1950 г., перестал быть политиком номер один) и было очень затратно для Москвы, выступившей одним из главных спонсоров индустриализации Турции. Фактически в пользу этого сценария говорит риторика Москвы, подчеркивающей существование конфликта не с Турцией, а с действующим политическим руководством Турецкой Республики.

Формально президентские полномочия Эрдогана истекают в 2019 г., и у него есть право баллотироваться на второй пятилетний срок. В истории Турции, конечно, есть примеры досрочного прекращения полномочий главы государства — прежде всего как итог военного переворота. О такой угрозе давно начали говорить турецкие и западные СМИ в контексте обострения турецко-курдского противостояния. Теоретически подобный переворот должен быть осуществлен в тот момент, когда характер противостояния с РПК перейдет в формат гражданской войны. Однако радикальная трансформация военно-гражданских отношений за последние 15 лет привела к практически полной утрате военной элитой политической субъектности; чистки в армейской среде позволили поставить армию под контроль гражданского правительства, а главное — привить вновь назначаемым армейским командирам неприятие к военным переворотам. В совокупности это делает маловероятным совершение переворота в обозримой перспективе.

Павел Шлыков

Павел Шлыков — доцент кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока Института стран Азии и Африки (ИСАА) МГУ им. М. В. Ломоносова.

Турецко-российские отношения переживают сложнейший кризис после распада Советского Союза. По мнению политического истеблишмента Турции, Москва выбрала асимметричный ответ на действия Анкары и фактически проводит политику «сжигания мостов». Сбитый Турцией Су-24 стал отправной точкой в эскалации напряженности на всех уровнях. Возможно также предположить, что современные турецко-российские отношения теперь будут разделены на два этапа: до 24 ноября 2015 г. и после.

На протяжении долгого времени движущей силой развития отношений между Турцией и Россией было политическое, экономическое, культурное и другие виды сотрудничества. Наряду с этим существовали разногласия по региональным вопросам, однако они не препятствовали развитию двустороннего диалога. Сегодня же кризис вышел на иной уровень, обозначив конец политики «компартментализации» (разделение отношений на секторы для того, чтобы политические разногласия не повлияли на сферы сотрудничества: то есть экономика отдельно, политика отдельно, и так далее). Эти изменения существенным образом влияют на будущее турецко-российских отношений, где, по-видимому, придется искать новую движущую силу. Однако восстановить утраченное политическое доверие и вновь выстраивать отношения, приемлемые для обоих государств, станет чрезвычайно сложно.

Москва и Анкара говорят на разных языках

Во-первых, необходимо понимать, что война в Сирии прямо влияет на внутриполитический климат Турции. Не стоит забывать о том, что протяженность турецко-сирийской границы составляет более 900 км. Дестабилизация приграничных территорий и восточных районов Турции, которая связана и с активизацией признанной в Турции террористической организации «Рабочая партия Курдистана» (PKK), и с дочкой PKK (PYD — Партия «Демократический союз»), ведущей деятельность в северной Сирии, оказывает большое давление на политическую элиту страны. Более того, именно Турция приняла максимальное число сирийских беженцев (по официальным данным — 2,2 миллиона), а это в краткосрочной и среднесрочной перспективе не может не сказаться на проводимой внешней политике Анкары.

Россия же сделала ставку на Дамаск и, исходя из этого, строит свое видение региона. С одной стороны, политическая элита страны неоднократно заявляла, что рассчитывает на партнерские и взаимовыгодные отношения с государствами Ближнего Востока для возможности недопущения дальнейшей эскалации конфликта. С другой стороны, как показали последние события, интересы Москвы и ведущих сил региона не всегда совпадают, а иногда оказываются диаметрально противоположными.

Так, уничтожение Су-24 — это символическая реакция Турции на действия России в Сирии. В этом контексте воздушная операция Москвы оценивается Анкарой не с точки зрения защиты национальной безопасности РФ. Для Турции очевидно: сегодня Москва не готова принимать тот факт, что Сирия также является зоной стратегических интересов Анкары. Однако здесь необходимо учитывать важнейший аспект: «стратегические интересы» не подразумевают неоосманский подход. Сирия — это прежде всего ближайший сосед, где проживают родственные народы. К тому же после образования Турецкой Республики ни один региональный кризис не имел такого влияния на внутреннюю жизнь Турции, как сегодняшний сирийский. Более того, для Турции очевидно, что в Сирии Москва выходит на арену мировой политики в качестве глобального игрока, несмотря на то что Россия — внерегиональный актор и на Ближнем Востоке действует за пределами сферы своего регионального влияния, то есть выходит за рамки постсоветского пространства.

В то же время необходимо учитывать, что Москва неоднократно нарушала воздушное пространство Турции не только на границе с Сирией. С прошлого года прибрежное воздушное пространство Турции в Черном море также стало одной из возможных кризисных зон. Однако турецкие правила реагирования на угрозы со стороны Сирии и со стороны Черного моря не идентичны, что во многом помогло избежать конфликта в воздухе ранее.

Анкара стояла перед выбором: либо государство остается в стороне от конфликта и наблюдает за действиями внерегиональных сил, либо устраивает показательный акт и отстаивает свои интересы и в Сирии, и в регионе. Однако подобная логика действий не привела к тем результатам, на которые рассчитывало турецкое руководство. Необходимо понимать, что Турция, подобно любому другому государству, совершает ошибки в стратегическом планировании своих действий. Так, после инцидента с российским Су-24 Москва была вынуждена расположить на территории Сирии комплекс С-400, что никак не отвечает интересам Анкары. Более того, планы Турции по созданию беспилотной зоны не привели к успеху — ее создала Москва.

Во-вторых, развитие кризиса в Сирии в целом будет зависеть и от того, какой станет новая архитектура Ближнего Востока, и от того, какую роль там будут играть Анкара, Москва, Тегеран и другие влиятельные игроки международных отношений. Сегодня мы наблюдаем разрушение государственности и в Ираке, и в Ливии, и в Сирии, и в Йемене. Параллельно с этим идут процессы усиления отдельных групп влияния, которые поддерживаются различными силами и внерегиональными акторами, прежде всего Россией, Турцией, США, Саудовской Аравией и Ираном. Решение конкретных задач наступит лишь в том случае, если будет возможность достичь договоренности на трех уровнях, а именно: локальном (разрешая кризис между правительственными силами и оппозицией в Сирии), региональном (принимая во внимание всех акторов, прежде всего Турцию, Иран, Саудовскую Аравию) и международном (с учетом позиций внерегиональных акторов, таких как Россия, Европа и США). В этом контексте очевидно, что возникнет необходимость налаживания контактов между Россией и Турцией, Россией и Саудовской Аравией и Катаром, подобно тому как Москва выстраивает диалог с Вашингтоном, Берлином и Парижем, несмотря на разногласия во внешнеполитических подходах.

Очевидно также, что военная операция против таких террористических организаций, как ДАИШ, «Фронт ан-Нусра» и других подобных им, не станет победоносной, если не будет достигнут консенсус между государствами «мусульманского мира». Нельзя не отметить, что подавляющее большинство мусульманских стран исповедует ислам преимущественно суннитского толка, а исторически сформировавшиеся разногласия суннитского и шиитского миров во многом определяют расстановку сил на Ближнем Востоке. В этом контексте сближение России и Ирана, а также выход Тегерана на мировой энергетический рынок и перспективы в плане установления его регионального господства вызывают у Анкары определенные опасения.

Политика Кремля, направленная на взаимопонимание с шиитским миром, а именно с Тегераном, движением «Хезболла», режимом Башара Асада, руководством Ирака, определяет настороженность Турции и других суннитских государств региона. Однако нельзя забывать, что большинство мусульман России также исповедуют суннитский ислам. РФ не может не понимать, что имидж государства — союзника шиитского мира прочно укрепляется в сознании остальной части мусульманского мира и может в будущем определить круг проблем, связанных с тесными партнерскими отношениями Тегерана и Москвы. Более того, как известно, Иран стремится обладать ядерным оружием. Мировое сообщество не может дать полных гарантий, что с учетом тех уступок, на которые пошел Тегеран, в среднесрочной перспективе у него не появится оружие массового уничтожения. Это является реальной перспективой того, что Иран сможет укрепить свои позиции в качестве регионального лидера, то есть роль Москвы в этом случае может понизиться вместе с возможным повышением роли Тегерана.

Турция же представляет собой секулярное государство, сотрудничество с которым может быть на порядок понятнее и легче для политической элиты России. В этом контексте критически важным представляется необходимость отхода от персонификации политики. Это имеет отношение и к сегодняшнему турецко-российскому кризису, и к проблеме урегулирования в Сирии. Политическое будущее президента Башара Асада не должно быть камнем преткновения ни для Москвы, ни для Анкары, а политические элиты обоих государств не должны руководствоваться сиюминутными решениями, которые ставят на кон будущее взаимоотношений.

В-третьих, напряженность между Москвой и Анкарой обозначила проблему невозможности превращения двусторонних отношений в региональное сотрудничество. Турецко-российские отношения стали показателем того, что отсутствие реальных механизмов стратегического двустороннего и регионального сотрудничества определяет усугубление кризиса. В современном мире зачастую инициатива по вопросам регионального сотрудничества исходит со стороны более сильного регионального актора, который, таким образом, обеспечивает возможность еще большего укрепления позиций в зоне своих стратегических интересов. Однако в контексте турецко-российских отношений эта гипотеза не нашла своего подтверждения. Более того, именно Турция выступала с позиций необходимости поиска механизмов взаимодействия. Так, например, ОЧЭС (Организация черноморского экономического сотрудничества), основанная в 1992 г., была предложена президентом Турции Тургутом Озалом. После российско-грузинского кризиса 2008 г. Анкара обратилась к Москве с предложением создать «Кавказскую платформу стабильности и сотрудничества», однако эта инициатива так и не получила отклика.

Очевидно, что и в сирийском конфликте механизмы преодоления кризисов не были налажены должным образом. Несмотря на то что Россия испытывает значительные трудности с Западом по ряду ключевых вопросов, а также подвержена санкциям со стороны Европы и США, Москва все же нашла возможность конструктивного военного диалога с этими государствами по взаимодействию в небе Сирии. К тому же 18 декабря 2015 г. Совет Безопасности ООН единогласно одобрил предложенную Россией резолюцию. В то же время Москва не готова идти на компромиссы с Анкарой, а предложения Турции во многом остаются инициативой и не перерастают в реальные действия.

В-четвертых, история показывает, что военные операции не приводят к решению масштабных политических конфликтов, подобных сирийскому. Что касается долгосрочного планирования, то опыт других государств очевиден. Ни одна военная операция не принесла желаемых успехов ни на территории бывшей Югославии, ни в Афганистане, ни в Ираке, ни в Ливии.

Если напряженность в турецко-российских отношениях затянется на неопределенный срок, это усложнит политическое урегулирование сирийского кризиса и приведет к новым военным конфликтам уже большего масштаба. Очевидна необходимость восстановления диалога в рамках Совета Россия — НАТО, а также налаживание прямых контактов между военными ведомствами Турции и России. Несмотря на то, что роль лидеров двух стран на их внутриполитической арене велика, критически важным становится налаживание стратегических контактов не только на высшем уровне. В этом контексте представляется, что именно военным ведомствам будет легче начать процесс налаживания отношений. Нельзя забывать о том, что существовавшие межведомственные контакты по военной линии между Москвой и Анкарой были во многом лишены политической подоплеки и амбиций их отдельных представителей, как это часто бывает в политической сфере.

«Бесценный» кризис: каковы убытки?

Экономические санкции, введенные со стороны России, негативным образом скажутся не только на экономике Турции, но и на экономике России. Вместе с этим Москва не раз заявляла, что путем принятия санкций нельзя добиться изменения политики того или иного государства. Напротив, необходимо руководствоваться прагматичными интересами, применяя политику «компартментализации», не подвергая все сферы сотрудничества риску из-за конфликта сторон в одной из сфер сотрудничества.

Уместно подчеркнуть, что Турция стала единственным государством — членом НАТО, которое не ввело санкции в отношении РФ после присоединения Крыма. Более того, понимая интересы Москвы на Донбассе, она воздерживалась от резких заявлений и не придерживалась позиции ЕС и США. Однако сегодня Москва отчетливо дает понять, что политический конфликт перешел на все сферы межгосударственных отношений.

Санкции связаны не только с различными ограничениями на ввоз продовольственной продукции и деятельностью турецких компаний на территории РФ, а также сферой туризма. Действительно, Анкара потеряет, по разным оценкам, от 4 до 5 млрд долларов США от прекращения туристического потока из России. Однако введенные ограничения негативным образом скажутся и на россиянах. Как известно, и Турция, и Египет предлагали сравнительно выгодный — по сравнению с другими направлениями — туризм. После асимметричного ответа Москвы гражданам РФ придется потратить значительно больше средств.

При дальнейшей эскалации конфликта прогнозируемыми представляются также трудности, связанные с энергетическим сотрудничеством двух стран. Турция — это развивающаяся экономика со стремительно растущими потребностями в углеводородном сырье. Так, например, потребление газа на внутреннем рынке за последние 10 лет выросло в среднем на 100%. Более того, Турция — второе государство по величине экспорта российского газа после Германии.

В то же время Россия заинтересована в расширении рынков сбыта энергетических ресурсов. В этом контексте уместно вспомнить, что после затруднения реализации газовых проектов через территорию ЕС выбор Москвы пал именно на Анкару. Российское руководство не скрывало своей заинтересованности в прокладке новых газовых магистралей через территорию Турции, сделав, таким образом, ставку на «Турецкий поток». К тому же Москва могла бы получить дальнейшие перспективы выхода к новым энергетическим коридорам, увеличивая присутствие за пределами своего регионального влияния.

Однако, ввиду того что кризис между странами может усугубиться, Анкара опасается его перехода и на энергетическую сферу, поэтому всерьез задумывается над возможностью постепенной диверсификации импорта газа. Так, после ухудшения отношений политическое руководство Турции всего за один месяц посетило несколько государств — экспортеров газа, а именно Катар, Азербайджан, Туркменистан и территорию Иракского Курдистана. Более того, нельзя игнорировать факт постепенной нормализации отношений Турции с Израилем, что в среднесрочной перспективе создает дополнительные возможности в укреплении позиций Анкары в энергетической карте Восточного Средиземноморья. Безусловно, говорить о том, что эти государства смогут существенным образом снизить зависимость Турции от российского газа, преждевременно. Однако важным представляется посыл, который дает Анкара: Турция находится в активном поиске новых партнеров на рынке энергоносителей. Это повлечет за собой сильнейшие препятствия для Москвы в будущем, так как очевидно, что понимание необходимости диалога между странами рано или поздно придет.

Не стоит забывать, что России важно сохранить имидж надежного поставщика энергетического сырья, закрепляя его путем расширения своего присутствия во многих регионах мира. Так, Москва остается одним из мировых лидеров по количеству возводимых энергоблоков, 34 из которых «Росатом» строит за рубежом. В этом контексте заморозка строительства АЭС «Аккую» в Турции может в будущем негативно сказаться на развитии партнерских отношений России с другими государствами.

Кризис Москвы и Анкары продемонстрировал мировому сообществу, что в случае конфликта Россия готова разорвать критически важные отрасли сотрудничества. Это влечет за собой проблему политического доверия и, возможно, настороженности в будущем стран-импортеров.

«Мягкую силу» пока никто не отменял

Необходимо задействовать все возможные способы налаживания мирного и конструктивного диалога. Однако в то же время возможное участие третьей стороны в конфликте сокращает возможность политических элит договариваться непосредственно друг с другом. Негативным этот сценарий выглядит и потому, что на протяжении 15 лет между Анкарой и Москвой не возникало потребностей в привлечении третейского судьи, несмотря на то что позиции по многим вопросам внешней политики у обоих государств не совпадали.

В то же время очевидно, что контакты на высшем уровне между главами государств если и возобновятся, то не в ближайшем будущем. Несмотря на то что это является негативной тенденцией, возникает возможность использовать механизмы так называемой Track II diplomacy («дипломатия “второго трека”»). Иными словами — осуществлять контакты не на уровне официальных дипломатических миссий и государственных ведомств, а путем привлечения экспертного сообщества двух стран, аналитических центров России и Турции, то есть «неофициальной дипломатии». Очевидно, что Москва, в отличие от Анкары, имеет все возможности для того, чтобы задействовать эти механизмы максимально эффективно. Как известно, востоковедческая школа России в целом является одной из сильнейших, а тюркологическое направление — в особенности. В этой связи российская сторона обладает преимущественным положением и может сыграть решающую роль в публичной дипломатии и укреплении связей на уровне гражданского общества. Однако сегодня мы наблюдаем, что действия Москвы фактически не оставляют возможности гражданским обществам обеих стран выстраивать контакты между народами. Прекращение сотрудничества в области образования и науки, закрытие турецких центров создадут дополнительные трудности в будущем.

Наконец, несмотря на то, что политические элиты и Турции, и России стали друг для друга «нерукопожатными», Анкаре и Москве представился тот случай, когда в среднесрочной перспективе отношения можно и нужно начать «с чистого листа»; выстраивать их таким образом, чтобы в будущем избежать и не повторять допущенных ранее ошибок. РФ в этом контексте было бы выгодно создать специальную международную комиссию по расследованию крушения Су-24. Также в интересах России созвать заседание Совета Безопасности ООН, определить проблему и искать ее решение вместе с расшифровкой «черных ящиков» самолета.

«Логика войны» в сознании и России, и Турции должна отойти на второй план, иначе венский процесс сирийского урегулирования и турецко-российские отношения в скором времени могут зайти в тупик и привести к еще большей разобщенности мирового сообщества. Как известно, мирные планы разрабатываются именно во время войны. События в Сирии сегодня дают эту возможность и оставляют надежду, что всем сторонам конфликта удастся договориться. Более того, положение и России, и Турции таково, что механизмы взаимодействия становятся не желательными, а необходимыми.

Керим Хас

Керим Хас — эксперт по евразийской политике аналитического центра «Международная организация стратегических исследований» (Uluslararası Stratejik Araştırmalar Kurumu — USAK) (Анкара).