Пять лет назад мир обсуждал другое громкое политическое убийство — расчленение оппозиционного журналиста Джамаля Хашогги в саудовском консульстве в Стамбуле. Убитый был человеком менее известным, чем Алексей Навальный, но жестокая расправа вызвала серьезное охлаждение в отношениях давних союзников — США и Саудовской Аравии. Тем более что расследование указывало, что заказчиком убийства был фактический саудовский правитель, принц Мохаммед Бин Салман.
Когда спустя месяц после убийства Бин Салман приехал на саммит G20, большинство мировых лидеров отказались с ним встречаться. Зато запоминающейся сценой стало радостное рукопожатие принца Мохаммеда и Владимира Путина, приветствовавших друг друга как добрые знакомые. Очевидно, оба диктатора намеренно позировали перед камерами, чтобы продемонстрировать свою независимость от мнения западных стран.
«Мы хорошо понимаем друг друга, потому что можем позволить себе убивать своих оппонентов», — так можно было бы подписать фотографию Путина и Бин Салмана от декабря 2018 года. Спустя пять лет это описание стало только актуальнее. Никто из лидеров незападных стран не осудил гибель Навального в российской тюрьме. Вместо этого вопрос о допустимости политического убийства и шире — политического насилия — как инструмента защиты национального суверенитета становится новым водоразделом между условными Востоком и Западом.
География сочувствия
География акций памяти Навального по миру очень показательна. Митинги прошли в десятках европейских и североамериканских городов, в Израиле, Аргентине и даже в Южной Корее. С другой стороны, в Стамбуле собравшихся быстро разогнала полиция, а в крупнейшем азиатском центре российской диаспоры — Дубае — вообще ничего не было. Причина и в специфическом составе переехавших туда россиян, и в особенностях местной политической системы.
Примечательно разделилось постсоветское пространство: многочисленные акции памяти были в Армении и Грузии, но ничего подобного — в Центральной Азии. В Казахстане, Кыргызстане, Узбекистане до сих пор живет немало россиян, уехавших из-за войны и настроенных оппозиционно. Но митинги в этих странах невозможны, потому что местные режимы не хотят злить северного соседа, да и сами по своей сути, несмотря на нейтральность и многовекторность, ближе к кремлевской диктатуре, чем к западным демократиям. Власти этих стран могут быть заинтересованы в западных инвестициях, но ни капли не сочувствуют погибшему российскому оппозиционеру и его сторонникам.
Это деление постсоветского пространства на «проевропейские» Армению и Грузию и «нейтральные» Азербайджан и Центральную Азию отражает глобальный тренд на дифференциацию стран по принципу принятия или демонстративного отрицания западных политических ценностей. Причем раздел становится все четче: после последней Карабахской войны Армения поменяла Россию на идеологически более близких западных союзников, а авторитарный Азербайджан, наоборот, идет на заметное обострение отношений с Европой, обосновывая это защитой от вмешательства во внутренние дела суверенного государства.
Способность режима осуществлять суверенное — то есть ни с кем не согласованное — политическое насилие становится индикатором борьбы с «западным неоколониализмом». В этой логике государство становится по-настоящему суверенным лишь тогда, когда приобретает способность убивать или наказывать неугодных граждан даже на чужой территории. Здесь можно вспомнить и неудачную попытку российских властей вытащить группу БИ-2 из Таиланда, и покушения на Скрипаля и Литвиненко в Великобритании, и убийства чеченских полевых командиров в Берлине и арабских странах.
По тому же пути идут даже признанные демократическими государства, дрейфующие в сторону того, что теперь принято называть «национально ориентированной политикой». Недавний пример — убийство индийскими спецслужбами лидера сикхских сепаратистов в Канаде. Как и убийство Хашогги, оно обострило отношения двух стран, имеющих давние связи, но радикально отличающихся в восприятии ценности человеческой жизни. После этого несложно представить премьер-министра Индии Нарендру Моди в компании Путина и Бин Салмана, демонстрирующих единство по такому чувствительному политическому вопросу.
Суверенитет или жизнь
В этом контексте гибель Навального перестает быть частной проблемой ужесточения российского режима. Как образцовый пример политического насилия она становится символом общемировых попыток изменить баланс в пользу набравших силу элит авторитарных государств. Любые защитники прав человека воспринимаются этими элитами не как помеха в борьбе за личную власть (так кажется самим демократически настроенным гражданам), а именно как союзник врага, которого уничтожить легче, чем его заокеанских покровителей.
Сама концепция прав человека и защиты гражданина перед лицом государства воспринимается примерно как «гендерно-нейтральный туалет» — то есть как чуждая традиционным ценностям западная пропаганда, придуманная для тлетворного влияния на умы. По этому поводу недавно показательно проговорился калининградский губернатор, который раскритиковал Канта и классическую немецкую философию как идейный фундамент нынешней «агрессии Запада» против России.
Да, это в чистом виде нарратив российской пропаганды, но точно так же воспринимаются прозападная оппозиция, правозащитники и получатели международных грантов и в Турции, и в китайском Гонконге, и во все большем количестве азиатских стран, включая республики бывшего СССР. Соберись сторонники Навального на акцию памяти в Ташкенте, Гонконге или Дубае, их бы задержали не столько из солидарности с российскими властями, сколько из-за их идеологической чуждости.
В системе политических координат, где абсолютные ценности — это возвращение национального суверенитета и сбрасывание пут неоколониального глобализма, одной из главных помех становится Всеобщая декларация прав человека ООН. В 1948 году сталинский СССР подписал ее чисто формально, без намерения соблюдать по отношению к собственным гражданам, тем самым доказывая приоритет внутригосударственного права над международным.
Российский режим сегодня идет еще дальше и утверждает приоритет над международными документами не внутрироссийского права, а внутрироссийских понятий. Именно понятиями, а не правом можно объяснить смерть и Навального, и Пригожина в прошлом году.
Это еще более четкая антитеза западному влиянию, потому что отрицает не только международные договоры, но и сами принципы правового государства. Похожим образом обстоят дела и с правом шариата для мусульманских стран, где религиозные понятия оказываются выше, чем гражданское право.
Прошлой зимой в Ташкенте ко мне на улице подошла бабушка из числа оставшихся в Узбекистане русских. Услышав родную речь без акцента и слова о внешней политике, она громко и радостно заявила, что «Путин-то наш оказался лучше Сталина». Мой собеседник узбек, который до этого жаловался на сокращение американских грантов, немедленно с бабушкой согласился. Это межнациональное антиколониальное единство, наверное, готово разделить радость и сегодня — если не от смерти Навального, то хотя бы от того, что в Авдеевке не будет гендерно-нейтральных туалетов.
Если вы хотите поделиться материалом с пользователем, находящимся на территории России, используйте эту ссылку — она откроется без VPN.
