«Все-таки убили», — это было первой реакцией многих на новости об упавшем в Тверской области бизнес-джете, на борту которого, как сообщает Росавиация, находился Евгений Пригожин. Версии того, что именно случилось с самолетом, могут быть разные, но все они не отменяют главного — к концу августа у Владимира Путина отпала всякая потребность в человеке, которого он публично назвал предателем, вонзившим нож в спину.
Два месяца назад многих шокировало то, что мятеж вагнеровцев завершился личной встречей Пригожина с Путиным. Глава «Вагнера» тогда получил не только привилегию посетить главу государства, но и право открыто возражать ему уже после подавления мятежа. Как написал Андрей Колесников из «Коммерсанта», ссылаясь на рассказ Путина, присутствовавшие на встрече командиры «Вагнера» кивали в знак согласия с предложением президента служить под новым командиром (Алексеем Трошевым), «а Пригожин, который сидел впереди и не видел этого, сказал, выслушав: “Нет, ребята не согласны с таким решением”».
То есть Путин открыто пытался договориться с боевым костяком вагнеровцев, не идя на конфликт с Пригожиным. Потому что на тот момент глава «Вагнера», при всех его грехах, все еще был нужен президенту: обеспечить плавный перевод вагнеровцев под командование Трошева, заставить их сдать тяжелую боевую технику Минобороны и перебазироваться в Беларусь — и все это без инцидентов и глупостей.
Поэтому Пригожину позволили циркулировать между странами, посещать Россию, когда ему требовалось, выводить свои активы. Это также дало власти время провести инвентаризацию геополитических активов Пригожина — его ресурсов, людей, связей в странах присутствия.
Кажущееся бездействие власти после подавления мятежа вполне могло создать иллюзию, в том числе у самого Пригожина, что конфликт исчерпан. Могло показаться, что в наказание за мятеж от главы «Вагнера» потребовали исчезнуть из публичного поля в России, но его активность в Африке будет продолжена в координации с государством. Однако после того как «Вагнер» переехал в Беларусь без скандалов и конфликтов, а власти смогли оценить договороспособность отдельных вагнеровцев, потребность в Пригожине отпала.
Сегодня трудно назвать хотя бы одну причину, по которой Путин нуждался бы в услугах Пригожина настолько, чтобы считать его незаменимым. Инфраструктуру «Вагнера» в африканских странах и Сирии вполне можно либо передать под управление государственных структур, либо найти ей новое лояльное начальство. А инструменты заграничных информационных кампаний и диверсий (пригожинские СМИ и фабрику троллей) уже давно и активно осваивают российские спецслужбы.
Как бы тесно в свое время Пригожин ни работал с ГРУ и администрацией президента, базовый смысл его деятельности заключался в том, чтобы частные ресурсы, подключенные к государственным возможностям, замещали власть на тех участках, где она неэффективна. Путин долго не возражал и даже всячески содействовал этому, считая Пригожина неопасным и не способным пойти ни против государства, ни против президента.
Однако для самого президента такая концепция всегда казалась отчасти ущербной. При всей склонности Путина доверять ответственные участки работы своим соратникам (а близким другом Пригожин никогда не был), у него всегда было особо трепетное отношение к государству, которое он боится видеть слабым.
С начала этого года Путин удвоил усилия по восстановлению военной вертикали. Пригожину разрешили завершить взятие Бахмута, но военное командование стало возвращать себе центральное место в системе. Сергея Шойгу и Валерия Герасимова вывели на авансцену и демонстративно приблизили к президенту, обласкав его вниманием. Вагнеровцам же предложили подписать контракт с Минобороны, то есть встроиться.
Самому Пригожину дали понять, что все вопросы теперь нужно решать через Генштаб, а не рваться напрямую к президенту или главе его администрации. Это было принципиальное решение Путина, который, как потом стало понятно, просто недооценил Пригожина и ту степень его дерзости и автономии, до которой он дошел за последние полтора года.
Последовавший мятеж только ускорил власть в ее усилиях по консолидации военной вертикали. Внутри военного руководства были нейтрализованы все автономные фигуры: Путин не столько расправлялся с симпатизантами Пригожина, сколько действовал в рамках государственнической логики — стремился покончить с полицентричностью в армии и убрать со значимых постов всех с претензиями на автономию и избыточными амбициями.
Сергей Суровикин, который, судя по всему, снят с поста главкома ВКС, нейтрализован именно как «заигравшийся», что вовсе не обязательно означает уголовное преследование. Наконец, мятеж Пригожина стал триггером, позволившим ФСБ заняться «разгневанными патриотами»: арест Игоря Стрелкова покончил с ситуацией, когда власть избегала конфликтов с радикальными критиками армии.
То, как, по всей видимости, погиб Пригожин, дает основания подозревать, что власть хотела наглядно продемонстрировать, как она разбирается с предателями. Что бы ни произошло на самом деле, крушение самолета будет прочитано элитой как расправа и возмездие за бунт против власти. Кого-то это напугает, но многим и понравится: в консервативном лагере это расценят как восстановление справедливости.
Ультрапатриоты восприняли временное прощение Пригожина с негодованием и непониманием, видя в этом слабость не только государства, но и Путина лично. Конечно, многие сегодня хотели бы и правовой справедливости: публичного суда над Пригожиным — особенно за убитых во время мятежа российских солдат. Однако проблема такого «цивилизованного подхода», с точки зрения Путина, заключалась в том, что Пригожин имел военные заслуги, симпатизантов, в том числе и среди простых россиян, не говоря уже о вечном недоверии президента к публичным демократическим процессам и политическим шоу, которым мог бы стать суд.
Так что можно не сомневаться, что даже если смерть Пригожина — это просто стечение обстоятельств, Кремль приложит все усилия для того, чтобы целевая аудитория поверила в версию жестокой расправы. В этом Путин видит свой личный вклад в укрепление российской государственности.
