Где-то в начале 2000-х в российской общественной дискуссии появилось одно показательное выражение — «неполживцы». Происходило оно от названия статьи Солженицына «Жить не по лжи» (1974) и формально высмеивало антисоветчиков. Но был у него и более глубокий смысл. Это выражение не просто глумилось над разоблачением советского ада, но и отрицало саму возможность жить не по лжи.
При этом призыв «жить не по лжи» был идейным стержнем горбачевской Перестройки, когда общество верило, что для преодоления накопившихся проблем необходимо перестать врать друг другу. И вдруг в 2000-х это опять стало смешным и утопией. «Расскажи ей, как жить не по лжи», — пел Шнур про питерскую проститутку, конечно, ей сочувствуя.
Здесь и находится корень путинской идеологии. В отличие от официального патриотизма и традиционных скреп, его нигде прямо не афишировали, но тем не менее внушали настойчиво и упрямо: жить не по лжи — утопия. Все кругом врут. Человек, в сущности, ничтожная тварь, никогда не станет лучше, никакие «большие перемены» ничего не изменят в нем; он везде, где только можно, сворует или соврет. Поэтому нельзя остаться «чистеньким» никому и ни при каких обстоятельствах.
Эта концепция проникла и в пропагандистский телевизор и всякий раз пригождалась, когда российской власти было нечем крыть. Например, когда уже нельзя было скрыть, что наши спортсмены принимали запрещенные препараты. «Так делают все», — выдыхала наконец снисходительно пропаганда после полуторамесячного дудения про «им подбросили препараты, подлили в чай, подмешали враги».
«Так делают все» — это, иными словами, означает, что «святых нет», что никто не лучше других. Все запачканы. Это и есть фундаментальная установка путинской идеологии, и она вполне практичная в этом смысле. Когда никто «не лучше других», когда все одинаково плохи (тем более на Западе) — тогда какой спрос с нас.
Это и есть мораль Путина, потому что так легче управлять — когда в принципе отсутствует то, что называется идеал человеческого. Когда нет идеала, тогда открывается простор для интерпретаций, тогда никакой правды быть не может — потому что все есть манипуляция. А значит, расширяется свобода маневра — политического. И эту проповедь цинизма — «святых нет» — пропаганда не забывала подспудно внушать все последние 20 лет наряду с официозом о нашем моральном превосходстве.
Война в этом контексте также вполне вписывается в идеологию Путина — своей тотальной имморализацией. Замазать всех, если кто оставался еще чистеньким («не отмоетесь»): и сторонников, и противников, и нейтралов. Путинский режим, развязав войну, разом подорвал все прежние моральные основания; быть в белом пальто сегодня невозможно — разве что добровольно отдать себя на истязание системе.
«Вся жизнь построена на обмане, все политики — лжецы, врать — их работа». Это представление об имманентной аморальности буржуазной жизни (в отличие, конечно, от советской) почерпнуто из главного источника советских знаний о Западе — журнала «Крокодил» и других подобных изданий. В 2000-х оно послужило основой для тихой легитимации этой идеологии в путинской России. Как, собственно, и представление об изначальной аморальности капитализма.
Установившийся в России 2000-х имморализм был поначалу просто лакуной, мировоззренческой пустотой, образовавшейся после краха СССР. «Поиск национальной идеи» тогда был, кажется, последней свободной общественной полемикой в путинской России и ничего не дал. Но через какое-то время, к общему удивлению, выяснилось, что «все и так работает».
Это «полое» на месте идеологии поначалу было непривычным, но затем стало в своем роде постмодернистским открытием Кремля. Ценностная пустота, неопределенность, идеологическая размытость в XXI веке оказалась тем, что работает лучше, чем любые догмы или декларации. Идейная пустота по определению шире любых догм. В политике имморализм весьма практичен, поскольку дает более широкий коридор возможностей.
Имморализм удобен не в качестве официальной доктрины, но именно в качестве подразумеваемого, «практики жизни», того, «о чем не говорят, но все знают». Но имморализм, помимо практической выгоды, есть еще и лучшее средство против будущего — основной проблемы России начала XXI века.
Тоталитарные режимы XXI века, в отличие от XX, не строят новых утопий — они питаются от утопий прошлого. Главным врагом тоталитаризма 2.0 становится будущее как таковое. Имморализм в качестве идеологии подходит тут идеально. В отличие от прогрессистских установок («человек со временем может становиться лучше») имморализм базируется на обратном: изменить человеческую природу в принципе невозможно, человек всегда останется таким-сяким — а стало быть, и надеяться на будущее бессмысленно.
Авторитарные режимы нового типа сознательно концептуализируют страх населения перед будущим. Но также подспудно, как бы полушепотом они сообщают обывателю, что «все лучшее уже сделано», человечество исчерпало свой потенциал. Дальше идти некуда; можно только застыть в вечности или спускаться по ступеням прошлого вниз — пытаясь переиграть Историю заново. Время при имморализме, таким образом, как бы останавливается.
Еще один аспект имморализма как идеологии — борьба с идеалом. Любым, как таковым. Чтобы слова такого не было. Недаром именно интеллигенция (которая в России считается единственным хранителем человеколюбивых идеалов) тщательно и целенаправленно высмеивалась все последние 20 лет.
Как вырваться из этого капкана имморализма? Как прервать круговорот, преодолеть замкнутый круг? Сегодня все мыслящие — и уехавшие, и оставшиеся россияне — тоже находятся в плену этого постулата: будущего уже не создать. Теперь представить себе лучшее будущее действительно почти невозможно — потому что прежде придется преодолеть кошмарное настоящее. Любая попытка нащупать идеал в этих условиях утопична — вас в лучшем случае поднимут на смех.
Разговор о будущем теперь вещь рискованная — кажется, даже сам русский язык мало приспособлен для любой вариативности, вероятностности, условности. Он приспособлен только к вечному, неизменному. Думать о будущем — вещь по определению ненадежная, зыбкая: но придется учиться этому заново. Имморализму на равных сегодня может противостоять только мысль, разговор, размышление о будущем — каким бы утопичным и несбыточным оно ни казалось.
Возвращение морали также невозможно без возвращения политики в ее европейском смысле — как пространства конкуренции идей и соперничества. Поскольку свободная политика сегодня и есть практическое воплощение моральности, нечто противоположное имморализму, а мораль вырабатывается и принимается в общественной дискуссии. Политика — это и есть коллективное воплощение морали в XXI веке, но, конечно, настоящая политика, а не ее суррогат. Именно политика и процессы, ее сопровождающие (выборы в первую очередь), и есть в практическом смысле выяснение границ между добром и злом.
