Мятеж Евгения Пригожина породил массу самых разных толкований, начиная с обострения в борьбе кремлевских башен и заканчивая тем, что это постановка, нужная Путину то ли для отставки Шойгу, то ли для перехода к полноценной диктатуре.
В реальности Путин никогда не нуждался в специальных постановках для прикрытия даже самых радикальных своих действий, не говоря уже о кадровых решениях. Напротив, все попытки увидеть в чрезвычайных событиях вроде терактов предлог для ужесточения режима оказывались ошибочными. Путинский режим ужесточался постепенно и сам собой — без специальных предлогов.
Растерянная реакция на мятеж официальных и примкнувших к ним лиц, от местной власти в Ростове и до военных пропагандистов в Москве, несовместимы с операцией по устранению хоть Шойгу, хоть самого Пригожина, хоть остатков гражданских прав. Даже конфликтующие силовики не осмелились бы вызвать тот гнев и раздражение Путина, которые мы наблюдали в его телеобращении.
Причина случившегося в другом. Она коренится в нарушении в России того внутреннего равновесия, которое годами поддерживалось Путиным, но начало рушиться после обернувшегося неудачами вторжения в Украину.
Недоделанная Россия
Многие в России быстро определили для себя главную причину российских поражений на украинском фронте. Это нерешительность и предательство элиты, которая не хочет воевать по-настоящему, а также несоответствие руководства и экономического устройства страны военному времени. Неудачи на фронте обострили антиэлитные настроения, отчасти повернув боевые действия внутрь России: чтобы выиграть внешнюю войну, надо сперва выиграть внутреннюю.
Укрепились позиции и увеличилось число тех, кто считает современное российское государство промежуточным и неполноценным, живущим в неестественных границах чужой для себя жизнью под руководством слишком глобалистской и буржуазной элиты. То, что одним кажется успехом массовой репатриации элиты, другим представляется только первым шагом — не концом, а началом процесса.
Неудачи на фронте вернули спрос на коллективизацию и национализацию экономики, на возвращение государственного управления и надзора в самые дальние углы. Этот запрос ощутим и в Кремле, где заговорили о новой форме России как улучшенной версии СССР без его экономических недостатков.
Пригожин в своей программе будущего пошел еще дальше. Он говорит не о более мягкой, а о более жесткой версии СССР — гигантской Северной Корее со всеобщей мобилизацией граждан и экономики, по крайней мере, до победы.
В этом поиске нового равновесия Путин оказался защитником старой элиты и рыночного устройства экономики, что повысило его уязвимость на фоне войны и спроса на очистку и переформатирование государства.
Долгое время Пригожину позволяли атаковать элиту за его полезность на фронте, а также за некоторую полезность для самого Путина, рядом с которым он играл роль устрашающей альтернативы, которая побудила бы элиту, в том числе недовольную ходом войны, теснее сплотиться вокруг действующего лидера. Однако сам Пригожин решил исполнить свои антиэлитные функции иначе — менее приятным для своего босса образом.
Отскочив рикошетом от украинского фронта, война перенаправилась внутрь России и породила волну репрессий, изгнаний, доносов, запретов, а теперь закономерно перешла в фазу внутреннего вооруженного противостояния за переформатирование России под руководством Пригожина.
Моментом, когда Пригожин решил переступить черту, можно считать 13 июня, когда Путин приказал подчинить добровольческие соединения Министерству обороны. Это грозило Пригожину потерей его главного силового актива и растворением его армии в российских вооруженных силах.
Теперь, независимо от успеха или провала его предприятия, запрос на переформатирование России принял крайние формы. При любом исходе выступление Пригожина может покончить не только с нынешней формой режима Владимира Путина, но и вместе с ним со всем наследием постсоветской России.
После или вместо
До начала вторжения в Украину роль Пригожина в российской системе можно было описать как деликатно-служебную. Он оказывал услуги Путину, делая то, что государство не хотело делать от своего имени: запугивать внутренних врагов, вмешиваться в иностранные выборы или конфликты в Африке. Оказывая эти услуги, Пригожин боролся за то, чтобы повысить свой статус внутри системы, подняться с уровня доверенного персонала на уровень аппаратного тяжеловеса — войти в ближний круг Путина.
Государство, передавая Пригожину на аутсорсинг то, в чем не хотело быть замешано напрямую, неизбежно делегировало его частным компаниям и некоторые свои полномочия, в том числе право на насилие, на ведение боевых действий и даже внешнеполитической деятельности, например, в Африке. В России возник негосударственный субъект с государственными функциями — не единственный, но все более амбициозный.
С началом войны и сопутствующих ей военных неудач функция Пригожина изменилась. Он начал публичную деятельность, а его рейтинг из нулевого превратился в значимый. В считанные месяцы он стал пятым политиком в России по уровню доверия, обогнав, например, Навального, который ради политического результата пожертвовал свободой, или Медведева, который ради него же пожертвовал репутацией.
Мало того, в отличие от расположившихся выше Путина, Шойгу, Лаврова и Мишустина, пребывающих на этих местах много лет и во многом по должности, Пригожин стремительно поднялся наверх сам и с нуля, оказавшись таким образом первым по скорости умножения политического капитала.
Еще недавно, осенью 2022 года, все удивлялись, как умело и с пониманием аудитории «человек, похожий на Пригожина» говорит с заключенными, приглашая их на фронт. А меньше чем через год он уже вел публичную кампанию с чертами предвыборной, поездками по регионам и высказываниями по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики. Опыт, полученный в борьбе с американским «глубинным государством», пригодился в борьбе против собственного. Так же, как его частная армия вскоре повернулась против государственной.
Как можно было бы определить цель этой публичной деятельности? Сначала ее масштаб казался ограниченным, а главным противником был губернатор Петербурга Беглов. Причем петербуржец Пригожин даже в этом локальном конфликте не выглядел абсолютным победителем. Возможно, умеренные успехи в региональном конфликте подтолкнули его к тому, чтобы подняться на более высокий уровень.
Подняться не для того, чтобы «свергнуть Путина». Скорее, чтобы стать «вторым после Путина». Долгое время эту позицию занимал Шойгу, поэтому министр обороны естественным образом оказался главной целью атак Пригожина.
Шойгу был вторым после Путина и как глава вооруженных сил — института, который среди граждан пользуется наибольшим доверием, — и как человек, под руководством которого российская армия «чисто» присоединила Крым и показала себя в Сирии. Шойгу — старый политический тяжеловес, который с 1990-х годов неизменно числился в обойме преемников, особенно на чрезвычайный случай, когда на выбор и популяризацию преемника не окажется времени.
После военных неудач Шойгу, по мнению Пригожина, стал занимать это место незаслуженно. А вот человек, которому удалось бы сместить самого министра обороны, с которым Путин проводил совместные фотосессии и отпуска, автоматически стал бы в российском государстве вторым по влиянию после президента.
До 23 июня Пригожин добивался смещения Шойгу и сопутствующей чистки военного и государственного аппарата «мирными средствами». Но, не добившись успеха, пошел на эскалацию: от использования околомедийных возможностей, когда-то переуступленных ему государством, перешел к использованию делегированных военных. Но даже сейчас он формально не объявил о намерении сместить Путина.
После начала вооруженного мятежа задачу Пригожина можно сформулировать так: стать вторым не после, а вместо Путина. Не сместить, а заместить его собой. За 20 лет у власти Путин в глазах населения слился с российским государством настолько, что бросать вызов ему было бы равносильно покушению на саму Россию. Обратная сторона этого слияния — то, что в России практически нет священных, несменяемых фигур, кроме самого Путина.
В такой ситуации напрашивается одна из самых частых в истории разновидностей переворота — когда его лидер получает чрезвычайные полномочия от главы государства, формально остающегося на своем месте. По этой схеме проходили военные перевороты в самых разных концах мира — от греческого в 1967 году до тайского в 2014-м, а также перевороты в Пакистане, перехват власти Салазаром в Португалии и Муссолини в Италии. Пригожину, как давнему объекту делегирования государственных полномочий, такая схема должна быть особенно близка.
Все как во времена похода Муссолини на Рим, когда тысячи мужчин возвращались с фронта не к процветанию, а к тяготам повседневного заработка, за который им приходилось конкурировать с теми, кто ни за какую родину не воевал. У многих из вернувшихся мужчин возникло чувство, что родина им недоплатила.
Мало того, заявленные цели войны тоже не были достигнуты, поэтому показалось, что и родине недоплатили — их и ее обманули вместе. А виноваты в этом тыловые крысы, генералы, коррупционеры, богачи, продажные политики. Возвращающиеся с войны чувствовали себя носителями особой окопной правды, которая дает им право на переделку общества, на установление справедливости и на то, чтобы возместить ущерб обманутой родине и обманутым себе. Муссолини разделил и использовал эти настояния и получил чрезвычайные полномочия.
Вооруженная рефлексия
Предварявшее путч получасовое видео Пригожина о начале его собственной «спецоперации», развернутой внутрь России, подсказывало Путину этот выход. В нем Пригожин переложил ответственность не только за неудачи и потери, но и за само начало войны с Путина на Шойгу и прочих коррупционеров, как бы приглашая президента присоединиться к маршу на Министерство обороны и шире на всю российскую систему и даже возглавить его.
Однако по старой привычке не менять политический курс и не принимать политических решений под давлением Путин не принял подачу. Теперь позиция Шойгу на своем посту в краткосрочной перспективе даже укрепилась, чего не скажешь о положении Пригожина.
Когда рядом с путчистами стоит армия Минобороны, такое выступление кажется обреченной на провал авантюрой. Так о нем и напишут в случае провала, как писали о других провалившихся переворотах. С другой стороны, мало в каком из успешных переворотов участвовала вся армия или даже ее большинство.
Сохранить подготовку к путчу в тайне в этом случае немыслимо. Обычный путч, в том числе успешный, — это выступление меньшинства в расчете на поддержку или нейтралитет большинства, которое позволит путчистам достичь своих целей, ибо в душе с ними согласно. Неудачная война сделала идеи Пригожина популярными, и очевидно, что его возможное поражение, устранение или срочное анафематствование не устранит эти идеи. Скорее наоборот, придаст им в определенных группах веса.
Вероятно, не забыв, как героизированные деятели русской весны были отодвинуты или уничтожены, когда в них отпала практическая надобность, Пригожин не стал ждать окончания войны, чтобы потом конвертировать свои боевые заслуги в политический доход.
Выступление Пригожина ставит провоенный лагерь в трудное положение. Он пользовался там большим уважением. Понятие пятой колонны и предательство, закрепленные пропагандой за противниками войны, вдруг приходится относить к ее сторонникам и даже участникам. Патриотический консенсус, который должен был сложиться после разделения граждан на врагов и патриотов по признаку отношения к войне, не состоялся. Враги обнаружились среди своих, при этом для одних это глава путча, а для других — его противники во власти, включая, в радикальных версиях, ее главу. Это неизлечимая рана, теперь любое согласие «своих» будет омрачено подозрениями.
Выступление Пригожина подтвердило три политических закона. Политическая энергия не исчезает, под давлением она просто меняет форму, иногда принимая уродливый облик. Возможно, естественная форма тут является самой безопасной. Потеря монополии на насилие не может остаться без последствий для бывшего монополиста. Наконец, война, начатая по надуманным причинам, как правило, возвращается к своим инициаторам, в том числе в виде вооруженной рефлексии.
