Русская православная церковь сделала еще один шаг на пути к расширению своего международного влияния. На днях часть русской эмигрантской епархии в Париже, с 1931 года бывшая в составе Константинопольского патриархата, присоединилась к патриархату Московскому. Во главе с архиепископом Иоанном (Renneteau) и историческим собором Александра Невского на улице Дарю (Daru).
Конфликт Москвы и Константинополя? Расширение «русского мира»? Реванш после украинского томоса? Всегдашнее христианское рассуждение о «национальном» и «вселенском»? Наверное, все это вместе привело к этому событию, не столь, может быть, и масштабному, но достаточно заметному и ощутимому.
Евлогианцы
Предыстория Парижской епархии известна. В 1920-е годы Франция стала важнейшим центром русской эмиграции. Благодаря давним культурным связям Париж оказался важнейшим интеллектуальным русским центром. При этом – центром либеральным.
Особенности общества, как всегда, сказались на особенностях церкви: вокруг митрополита Евлогия (Георгиевского) и его собора на улице Дарю собирались не только «бывшие», но и многие представители интеллигенции, нередко проделавшие путь от марксизма к христианству: о. Сергий Булгаков, Николай Бердяев, Георгий Флоровский. В 1925 году в Париже был устроен Свято-Сергиевский богословский институт: он был создан в год закрытия Московской духовной академии и назван в ее честь. Многие из профессоров старых российских университетов и духовных академий нашли себе здесь место.
Показательно, что сразу двое из пяти канонизированных святых русской парижской эмиграции были в свое время видными деятелями партии эсеров: мать Мария (Скобцова), погибшая в 1945 году в немецкой газовой камере, и Илья Фундаминский, также погибший в немецком лагере. Эсеры в дореволюционной России, в Париже они стали православными святыми.
Конечно, христианство и русскую культуру они видели не в контексте триединой формулы XIX века «православие, самодержавие, народность». «Наша церковь никогда так не была свободна, – говорила м. Мария в Париже в 1930-е годы. – Такая свобода, что голова кружится. Наша миссия – показать, что свободная церковь может творить чудеса. И если мы принесем в Россию наш новый дух – свободный, творческий, дерзновенный, – наша миссия будет исполнена».
Если в ХХ веке русское богословие и могло где-то развиваться, то это был в первую очередь Свято-Сергиевский институт (и парижская школа вокруг него). С ним была связана и Свято-Владимирская семинария в Нью-Йорке, куда после Второй мировой войны переехали многие преподаватели, уже более молодого поколения. К этой традиции относились о. Сергий Булгаков и Николай Бердяев, Никита Струве с его «Вестником РХД», о. Александр Шмеман и о. Иоанн Мейндорф – излюбленные христианские авторы советской и российской интеллигенции в 80-е и 90-е. Со временем Парижский богословский институт стал франкоязычным, нью-йоркский – англоязычным, так что постепенно они ушли из кругозора русскоязычного читателя.
С 1931 года епархия митрополита Евлогия была в составе Константинопольского патриархата. Так получилось в результате очередного конфликта, спровоцированного из Москвы. До этого митрополит Евлогий не считал возможным ни осуждать, ни критиковать собратьев, оставшихся в Советском Союзе. Даже пресловутую декларацию митрополита Сергия (Старогородского) от 1927 года, о признании советской власти в качестве своей, митрополит Евлогий сумел обойти, заявив, что ситуацию внутри Советского Союза нам не понять, но на русских эмигрантов, не являющихся советскими гражданами, никакие декларации не распространяются.
В 1931 году советские органы попытались вбить очередной клин в отношения между церковным Парижем и Москвой. Поводом стала совместная молитва митрополита Евлогия с англиканами о «гонимой русской церкви». В этой ситуации митрополит Евлогий и его епархия нашли временное пристанище в Константинопольском патриархате.
Европейское православие
На ноябрь 2018 года в составе Парижской архиепископии официально значилось 110 общин, приходов и монастырей, которые располагались на территории Франции, Великобритании, Бельгии, Нидерландов, Германии, Италии, Скандинавии.
Хотя эта епархия начиналась как русская эмигрантская, она давно перестала быть только русской. Ее верующие стремились не просто сохранять свою русскость в условиях эмиграции, но в первую очередь – быть церковью в новых условиях, в Западной Европе. Достаточно быстро стали делать переводы богослужения на местные языки, появлялись местные люди, обратившиеся в православие.
Это хорошо видно по тем епископам, которые возглавляли епархию с начала 1920-х годов и вплоть до наших дней. Почти за целый век существования епархии в ней было восемь епископов, трое из которых были русскими по происхождению (первые трое), двое – наполовину русскими и наполовину западноевропейцами, трое – полностью западноевропейцы (немец, фламандец, француз).
Это можно сравнить с нынешней Русской зарубежной церковью: она более консервативна, чем Парижская архиепископия, но из ее четырех епископов в Западной Европе сегодня лишь один русский по происхождению (потомок первой волны эмигрантов). Можно сказать, что церковь русской эмиграции смогла создать тот стиль западноевропейского православия, который приемлем для европейцев. Приемлем по языку, культуре и ментальности. Будь это более консервативный вариант (РПЦЗ) или более либеральный (Париж).
Может быть, это открытое, понятное европейскому человеку православие является одним из достижений русского зарубежья XX века. «Наш путь, – говорил еще в 1949 году в Париже митрополит Владимир (Тихоницкий), – был и остался все тем же – служить правде православия. Не по нашей воле мы покинули нашу Родину, о коей всегда тоскует наша душа, но, очутившись вне Родины, мы осознали, хотя и не сразу, хотя порой с большими трудностями – вселенский смысл православия. Его нельзя замкнуть в рамках одной какой-либо национальности, оно ныне предлагается всем народам».
Европейское православие предполагает европейское устройство и цивилизованное управление. Демократическое, или соборное, говоря языком церковной традиции. Этому как раз соответствовали решения Поместного собора Русской церкви, который проходил в Москве в 1917 году. Он собрался после Февральской революции.
Если в России из результатов этого собора запомнили только восстановление патриаршества, то в русском зарубежье – демократизацию церковного устройства. С правами приходских советов, свободой духовенства от архиерейского произвола, выборностью епископов.
Церковные решения времен Февральской революции было сложно реализовать в СССР, где верующим из всех их прав было оставлено лишь право на мученичество. Однако в Западной Европе и Америке это вполне соответствовало общему устройству жизни.
Наступление Константинополя
«Временное пристанище» Парижской архиепископии в Константинопольском патриархате сохранялось вплоть до конца 2018 года, когда Московский патриархат и Константинопольский оказались в состоянии конфликта за Украину.
Константинопольский синод 28 ноября 2019 года объявил о роспуске Русской архиепископии (или экзархата) в Западной Европе, а его приходам и духовенству было предписано влиться в ряды греческих митрополий каждой из европейских стран.
Это было сделано без согласования с епархией и даже без извещения об этом 75-летнего архиепископа Иоанна (Renneteau). На этом же синоде была одобрена автокефалия новой Украинской церкви. Так, ликвидация Русского «евлогианского» экзархата в Западной Европе была принята одним пакетом с украинской автокефалией.
Это, конечно, не значит, что Константинополю пришлось выбирать между русскими парижанами (которые его в общем-то всегда поддерживали) и новыми украинцами. Но украинский контекст ликвидации экзархата при таком совпадении очевиден.
Контекст этот касается борьбы за православные общины на Западе. Константинопольский патриархат давно считает «православную диаспору» своей территорией, так что новой Украинской церкви даже было запрещено иметь свои общины за пределами Украины. Видимо, для большей наглядности решили устранить и Русскую архиепископию, предписав ее приходам (как и украинским) влиться в ряды греческих митрополий.
Попытка Константинополя в конце ноября 2018 года уничтожить церковную структуру, которая сохраняла жизнь не греческому или русскому, а европейскому православию, для всех оказалась неожиданной. При этом вряд ли кто-то мог думать, что и архиепископ, и православные в Западной Европе просто согласятся с таким решением и тихо разойдутся. Даже по французским законам роспуск религиозной ассоциации не может быть совершен извне: люди должны за него проголосовать сами. Так что такое неожиданное и даже невыполнимое решение могло быть принято в Константинополе только в условиях острого конфликта с Москвой.
Весь этот год шла борьба между Константинопольским и Московским патриархатом за Украину и отчасти за православную диаспору. Но Константинопольский патриархат – это в первую очередь греческая диаспора по всему миру. Она более древняя, чем само христианство. И если в мирное время Константинополь может себе позволить широту и интернационализм, то есть быть подлинно вселенским, то в трудное время он переходит на национальные рельсы, становясь в первую очередь греческим.
Вселенский патриарх для всех греков остается «главным греком» (не премьер-министр же Греции или Кипра), в каком-то смысле – символом Византии, былого единства и величия. За православных не греков, даже своего патриархата, надо еще побороться – в чем-то их убеждать, в чем-то соглашаться, чем-то делиться. А свои не бросят точно. Тем более в борьбе с «варварскими народами».
Наверное, это подсознательная реакция хорошо организованной диаспоры – эллинизация и сплочение рядов. А когда опасности улягутся, то можно будет вновь становиться из греческого – вселенским. И вполне возможно, что следующий константинопольский патриарх пожалеет о том, что лишился союзников.
Московский вариант
Православная церковь так устроена, что отдельная епархия, пусть даже с центром в Париже, не может существовать сама по себе. Она должна быть частью какой-либо поместной церкви. За прошедший год духовенство и верующие Русской архиепископии четырежды собирались на ассамблеи (фактически – соборы) для решения своей участи.
В феврале 2019 года было принято решение (более 90% голосов), что архиепископия не расходится по греческим митрополиям. То есть было заявлено, что решение вселенского патриарха исполнено не будет. И это стало началом поиска той поместной православной церкви, частью которой станет архиепископия. Велись переговоры с Русской зарубежной церковью, Американской, Румынской, Русской.
Предложение Русской православной церкви заключалось в том, что архиепископия может присоединиться к ней с сохранением своего устава, особенностей, административной независимости. Вместо константинопольского будет поминаться московский патриарх. И все.
Для архиепископа и многих в епархии это предложение показалось наиболее адекватным, так как позволяло сохранить архиепископию как отдельную структуру. Оно и было вынесено на голосование ассамблеи 7 сентября.
По французскому законодательству для смены подчинения религиозной ассоциации нужно две трети голосов. Московское предложение набрало больше половины и меньше двух третей голосовавших: 104 (58%) против 75 (41%). Ситуация получилась патовая, и 14 сентября архиепископ решил заявить, что он все же принимает московское предложение и присоединяется к РПЦ со всеми теми приходами и духовенством, которые того пожелают. Конечно, с сохранением всей автономии.
Ситуация получилась менее красивая, чем если бы набралось две трети. Или, напротив, меньше половины, и пришлось бы искать другие варианты. Тем не менее большая часть епархии теперь сможет сохраниться со своей автономией внутри Русской православной церкви. Меньшинство уйдет по приходам в греческие митрополии, румынские епархии или куда-то еще.
Все это можно сравнить с воссоединением Русской зарубежной церкви с Московским патриархатом в 2007 году. Надо признать, что 2007 год готовился гораздо дольше и лучше. Переговоры шли несколько лет, все было оговорено. Покойный митрополит Лавр – тогдашний глава РПЦЗ – сумел всех расставить так, что при голосовании никаких неожиданностей не было. Внутри российского истеблишмента было несколько русских американцев, выходцев из РПЦЗ, которые имели личную мотивацию лоббировать этот процесс.
Для Русской зарубежной церкви всегда была важна идеологема, что «мы – русские», даже – самые настоящие. Для многих евлогиан эта тема была актуальна лишь на личном уровне, на уровне семейных традиций. Куда меньше – на уровне церковном. Если воссоединение с зарубежниками в 2007-м было «национально значимым», то воссоединение с евлогианами в 2019-м имеет куда меньший патриотический смысл. По крайней мере для них самих.
Для православного Парижа куда важнее не оказаться вне канонической церковной структуры и сохранить свои традиции, куда более широкие и либеральные, восходящие к Московскому поместному собору 1917 года и русской эмиграции.
Конечно, существует вопрос, насколько Московская патриархия наших дней подходящее место для сохранения автономии, выборности епископата и традиций парижской школы. Противники московского варианта имели много оснований утверждать, что более неподходящее место сложно придумать. В ответ обычно приводится судьба Русской зарубежной церкви, которая за прошедшие 12 лет, поминая московского патриарха, не потеряла своей идентичности и независимости.
Возможно, ту дистанцию и независимость от (церковной) власти, которую трудно сохранить в России, в Америке или Западной Европе сохранить гораздо проще. В том числе и благодаря местному законодательству.
В ближайшее время мы увидим, насколько значительная часть приходов и духовенства окажется – вместе со своим архиепископом – в Московском патриархате. Наверное, как было на сентябрьской ассамблее – большинство, но далеко не все. И насколько договоренности об автономии не будут нарушены московской стороной. В любом случае если для большинства в архиепископии целью было вовсе не «возвращение в родную гавань», а нормальное каноническое существование епархии, то способность бороться за свою церковь вряд ли атрофируется.
Митрополит Евлогий (Георгиевский, 1868–1946), основатель парижского церковного удела, свою книгу воспоминаний закончил такими словами: «Вне церковной свободы нет ни живой церковной жизни, ни доброго пастырства. Я хотел бы, чтобы мои слова о Христовой Свободе запали в сердца моих духовных детей и чтобы они блюли и защищали ее от посягательств, с какой бы стороны угроза ни надвигалась, памятуя крепко, что духовная Свобода – великая святыня Святой Церкви».