За последний год тема климата в России обрела невиданную популярность. В некоторые недели проходит по пять-десять мероприятий, посвященных самым разным ее аспектам – от прямых физических последствий климатических изменений для России до последствий косвенных, связанных с усилиями других стран по декарбонизации. Параллельно создаются межведомственные группы, посвященные энергопереходу, проблему изменения климата включают в число приоритетных, и так далее.
Вместе с тем прошедший в Глазго климатический саммит ООН показал, что российская позиция по климатическим вопросам часто оказывается малоизвестной и малопонятной международному сообществу. Во многом Россия по-прежнему остается заложником образа консервативного поставщика ископаемого топлива, который многие годы скептически относился к теме изменения климата. Дополнительно российской отстраненности способствует и то, что страна не является ни получателем, ни обязательным донором средств на климатические программы.
Ближе к мейнстриму
Российская делегации в Глазго была многочисленной (более 300 человек), но профессиональных переговорщиков по климату в ней было не так много (в России вообще наблюдается серьезный кадровый дефицит в этой области). В последние годы многие бывшие сотрудники соответствующих департаментов (например, Минэкономики или Минприроды) ушли в бизнес, для которого тема декарбонизации тоже стала актуальной. В результате переговоры по ряду направлений от России ведут сотрудники компаний нефтегазового или металлургического сектора. Их в Глазго приехали десятки – узнать больше о мировой климатической повестке, оценить возможные риски (особенно от введения трансграничного углеродного регулирования в ЕС), рассказать, что делают в этой области сами.
В целом рассказов о том, что происходит в России, в этом году было как никогда много. Заявления российских представителей звучали вполне в русле стандартных выступлений на COP26, и суть их можно свести к следующему. Россия признает важность климатической проблемы, осознает риски климатических изменений для себя (температура в Арктике растет в 2,5 раза быстрее, чем в среднем по миру, лесные пожары усиливаются, многолетняя мерзлота, которую уже не называют вечной, тает, и так далее). Поэтому Россия открыта к международному сотрудничеству и призывает отменить санкции и прочие ограничения в зеленых и низкоуглеродных отраслях.
Российская сторона уже не первый год поднимает вопрос вывода из-под санкций зеленых направлений сотрудничества. Речь тут идет о самых разных проектах: тех, что были поданы РФ в Global Environmental Facility, где они остаются в подвешенном состоянии еще с 2014 года, тех, что могли бы быть поддержаны международными фондами и банками развития, а также климатических проектах российских компаний. Ряд российских и международных исследователей предполагают, что именно зеленое (в том числе климатическое) сотрудничество остается одним из немногих направлений, где возможно позитивное развитие отношений между Россией и странами Запада.
Опыт США и Китая, которым за последние годы удалось достичь немало климатических договоренностей, несмотря на жесткие противоречия в других сферах, позволяет надеяться, что и в случае России такие ожидания не будут совсем напрасными. По крайней мере, об этом не раз заявляли и спецпосланник президента США по климату Джон Керри, и его российский коллега Руслан Эдельгериев. В качестве наиболее перспективных вопросов для сотрудничества стороны, как правило, называют кооперацию в области научных исследований (в том числе мониторинга выбросов и поглощений), снижение выбросов метана, адаптацию к изменению климата, в том числе в Арктике, развитие возобновляемой и водородной энергетики, программы энергоэффективности и атомную энергетику.
Последний пункт Россия считает особенно многообещающим. Именно с идеей технологической нейтральности российская делегация отправилась в Глазго, предлагая считать атомную (и отчасти крупную гидроэнергетику) низкоуглеродной и способствовать ее росту в будущем. Аналогичную позицию занимают не только США, но и Великобритания, Франция и ряд стран Восточной Европы. Против прежде всего Германия, заявившая несколько лет назад о планах полностью отказаться от атомной энергетики. Также среди критиков много экологических организаций, в том числе российских, которые говорят о негативных внешних эффектах атомной и большой гидроэнергетики.
От лесов до гендера
Климатические приоритеты России существенно изменились за последние годы. Цель РФ на 2030 год по-прежнему выглядит неамбициозно – снизить выбросы на 30% от уровня 1990 года, включая поглощение лесами и прочими экосистемами (эта цель уже выполнена – если считать с лесами, то выбросы снизились почти вдвое). Зато к 2060 году Россия собирается достичь углеродной нейтральности, что уже сопоставимо с планами других крупных эмитентов – США и ЕС (2050 год), Китаем (2060) и Индией (2070).
Правда, подробности, как именно будет достигнута эта цель, остаются пока неизвестными. А намерение снизить выбросы во многом за счет повышения поглощающей способности лесов уже вызывает немало вопросов у российских и международных экспертов.
Россия не первый год поднимает тему своих лесов и их общемировой роли в поглощении выбросов. Российские ученые и политики говорят о том, что необходимо принять новую лесную методику, которая повысила бы уровень поглощения и таким образом лучше учитывала роль России в этом вопросе.
Однако в отличие от атомной энергетики российские перспективы в лесном вопросе выглядят не лучшим образом. На климатических переговорах ООН основное внимание уделяют влажным тропическим лесам в развивающихся странах. А программы их сохранения, как правило, объединяют с помощью развития. Скорее всего, так будет и дальше, потому что из стран, располагающих большими массивами северных или бореальных лесов (Канада, Швеция, Финляндия и частично США), эту тему на переговорах поднимает только Россия.
Российское желание отчитаться только лесами и внезапно выросшими уровнями лесных поглощений, а также использовать лесоклиматические проекты в качестве компенсационных, вызывает скорее скепсис и подозрения со стороны как международных, так и российских экспертов. Есть к Москве вопросы и по поводу устойчивого управления лесами, а также лесной статистики. Данные о лесах в РФ далеки от полных – по разным оценкам, они покрывают только 15–20% лесного фонда. Наконец, для целей климатического процесса ООН засчитывают только антропогенные выбросы и поглощения – то есть только те, которые вызваны или управляются человеком.
В Глазго Россия присоединилась к Декларации по лесам и землепользованию, взяв на себя добровольное обязательство «остановить и обратить вспять процесс утраты лесов и деградации земель к 2030 году», но не поддержала ряд других деклараций – например, по метану, которая предполагает снижение соответствующих выбросов на 30% к 2030 году. Тут Москва указывает на недостаточно проработанный текст декларации, отмечая, что впоследствии может присоединиться к инициативе в качестве наблюдателя. Не стала Россия заявлять и дату отказа от угольной энергетики.
Призывая к «рациональности», а не «эмоциональности», Россия не склонна поддерживать новые обязательства, декларации и направления сотрудничества тогда, когда еще не выполнены предыдущие. Также не нравятся Москве и попытки связать тему климата с вопросами гендера, коренных народов и прочих прав, за что Россию часто критикуют международные наблюдатели и представители общественности. Потому что на глобальном уровне тема климата все больше становится зонтичной для многих других вопросов – от экологических (биоразнообразие, проблема пластика, загрязнение воды и воздуха) до социальных (вопросы гендера, социального равенства, прав коренных народов и так далее).
К теме климатического активизма и протестов у России тоже непростое отношение. Несмотря на то что в переговорах продолжают участвовать российские независимые наблюдатели, их вклад и оценки, как правило, не принимают во внимание. Во время официального мероприятия РФ на переговорах в Глазго организаторы ограничили количество гостей и не оставили времени на вопросы и комментарии аудитории, что не выглядит как готовность к открытости и диалогу.
Дефицит общения
У России вообще большие проблемы с коммуникацией по теме климата. Ни у российской делегации в Глазго, ни у климатического блока правительства в целом нет единого центра или человека для общения с международными СМИ. Зарубежные коллеги часто жалуются, что их запросы остаются без ответа, им непонятно, что происходит в области климата в РФ, у кого спрашивать подробности и комментарии. В результате эту роль берут на себя либо российские эксперты, либо журналисты.
Россия хоть и начала всерьез менять свой подход к теме климата, но по-прежнему очень мало говорит об этом мировому сообществу. Из-за этого российские действия и мотивы остаются неясными и малопонятными. Конечно, есть и исключения – например, в Глазго со СМИ активно взаимодействовали ВЭБ.РФ, «Росатом» и другие представители бизнеса. Но о какой-то скоординированной работе речи пока не идет.
Уже многие годы Россия открывает на климатических переговорах ООН свой павильон, где пытается рассказывать мировому сообществу о том, что происходит в стране в области климата – в науке, политике, бизнесе, регионах. И это, конечно, хорошо, тем более что работа таких павильонов год от года становится все более профессиональной и разносторонней.
Однако нельзя не заметить, что основной упор делается только на больших игроков – правительство, крупные научные организации, крупный бизнес. За бортом оказываются участники поменьше – регионы, уже имеющие некоторые достижения в развитии ветряной и солнечной энергетики, зеленые стартапы, многие из которых, появившись в РФ, в итоге покидают страну. В результате последние (как, например, цифровая платформа Evercity для устойчивых инвестиций) презентуют свою работу на параллельных площадках ООН.
На параллельные (секторальные) площадки ООН все активнее выходит и российский крупный бизнес, выступая с коллегами по отрасли из других стран. Например, в Глазго ВЭБ.РФ успешно представил утвержденную правительством России систему зеленого финансирования. Российские нефтегазовые компании в дискуссиях с коллегами по отрасли говорили о в целом схожем видении низкоуглеродного будущего.
Правда, представители России демонстрировали несколько больший оптимизм относительно будущего традиционных источников энергии (как «поддерживающих» и «резервных»), а в качестве приоритета декарбонизации называют прежде всего повышение энергоэффективности, технологии улавливания и захоронения углерода, а также восстановление и сохранение лесов. Трудно не заметить, что в отличие от западных коллег российский нефтегазовый сектор почти не упоминает об уже имеющихся или хотя бы запланированных инвестициях в возобновляемую энергетику.
Наконец, города и регионы, чья роль в вопросах климата тоже растет, в случае России представлены слабо. В Глазго активной была только Москва – провела Международные климатические диалоги, объявила о цели достичь углеродной нейтральности к 2060 году и планах представить собственную обновленную климатическую стратегию. Другие российские города и регионы на международном уровне почти незаметны.
Значение темы климата для России и активность страны на международных климатических переговорах быстро увеличиваются, несмотря на скромные человеческие и экспертные ресурсы в этой области. Однако российская сторона по-прежнему далеко не всегда готова к открытости, критике и вовлечению в процесс других заинтересованных сторон, вроде общественных организаций и представителей гражданского общества. Из-за этого позиция и действия России по климатическим вопросам часто остаются непонятны и даже неизвестны международному сообществу.
Материал подготовлен в рамках проекта «Россия – ЕС: развивая диалог», реализуемого при поддержке Представительства ЕС в России