В июне 2010 г. германский канцлер Ангела Меркель и тогдашний президент России Дмитрий Медведев встретились в немецком городе Мезеберге и приняли краткий, объемом в полстраницы, меморандум по вопросам безопасности. В Мезебергском меморандуме выражалась поддержка налаживанию диалога между Россией и ЕС на уровне министров иностранных дел и сотрудничеству сторон в урегулировании конфликтов. В частности, в соответствии с этим документом стороны обязались сотрудничать в улаживании замороженного Приднестровского конфликта1 — одной из проблем, оставшейся неразрешенной при распаде СССР.
Ни одна из сторон не смогла выполнить декларированные обязательства. Такой результат стал следствием противоречивых сигналов и неверных оценок. Обычно россияне и немцы хорошо понимают менталитет друг друга. Но в ходе встречи в Мезеберге каждая сторона неверно истолковала позицию другой, судя по всему, из-за «зеркального отображения» — приписывания партнеру собственного образа мыслей.
Меморандум был необычен по содержанию. Там даже не упоминалось о германско-российском сотрудничестве. Вместо этого Германия взяла обязательство за весь Евросоюз предпринять определенные действия — сотрудничать с Москвой по Приднестровью и оценить результаты этого сотрудничества на очередном саммите Россия-ЕС. В документе Германия также брала на себя обязательство способствовать другим решениям ЕС в отношении России — в частности, по созданию комитета по вопросам внешней политики и безопасности. При этом ни Брюссель, ни даже германский МИД не были заранее проинформированы об этой инициативе.
Приднестровский конфликт: история
В Приднестровском конфликте, начавшемся в период распада СССР, прорумынски настроенные силы с правого берега Днестра схлестнулись с сепаратистами на левом берегу, верными советскому наследию. В ходе непродолжительной вооруженной фазы конфликта в 1992 г. размещенные в регионе российские военные соединения встали на сторону сепаратистов, после чего бо́льшая часть Левобережья и стратегически важный город Бендеры на правом берегу вошли в состав самопровозглашенной Приднестровской Молдавской республики.
После 1992 г. вооруженных столкновений в Приднестровье не было. Вследствие этого острота проблемы скорейшего разрешения конфликта как для самих его участников, так и для международного сообщества снизилась. Тем не менее недостатка в претендентах на роль миротворцев нет. Поскольку этнических и религиозных разногласий между двумя сторонами немного, непосвященные часто полагают, что из всех замороженных конфликтов именно этот урегулировать легче всего — что это «низко висящий плод», который посредник может быстро и без больших усилий сорвать.
На деле, однако, психологический водораздел в Молдавии весьма глубок. В 1919 г. нынешнее молдавское Правобережье вошло в состав Румынии, а Левобережье в конечном счете стало частью советской Украины. В соответствии с пактом Молотова — Риббентропа о военной взаимопомощи и разделе территорий между Германией и Советским Союзом последний в 1940 г. присоединил Правобережье. Нынешние жители Молдавии, чьи семьи подверглись репрессиям со стороны румын после нападения на СССР в 1941 г., в основном придерживаются просоветских взглядов. И, напротив, те, чьи семьи преследовались советскими властями (в 1940 г. и после возвращения на эту территорию в 1944 г.), чаще всего скорее прорумынски настроены. Эти разногласия не носят этнического или религиозного характера, но они не менее реальны.
Обе стороны хотят мира — но на собственных условиях. Как это часто бывает в ходе затяжных конфликтов, хотя участники и не теряют надежды на его разрешение, но через два десятка лет в отсутствие такого урегулирования уже не ожидают, что оно произойдет скоро, и приспособились к такой ситуации. В результате обе стороны рассматривают переговоры не как процесс, ведущий к решению проблемы, а как средство получить краткосрочные политические выигрыши по сравнению с оппонентом.
Необходимый для урегулирования компромисс чреват рисками для политиков. Вместо готовности идти на уступки каждая сторона законодательно закрепила собственные максималистские требования. Для них приемлема лишь капитуляция другой стороны. И каждая из них разработала такую стратегию переговоров, которая ставит обеспечение желанной победы в зависимость от внешних союзников.
Результат подобной стратегии вполне предсказуем: официальные переговоры в формате 5+2 — Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, Россия, Украина, ЕС и США плюс обе стороны конфликта — прервались в 2006 г. После этого усилия в данном формате сосредоточились на налаживании неформальных контактов и попытках на этой основе вернуться за стол официальных переговоров.
Западный и российский стиль переговоров
Немцы включились в этот забуксовавший процесс, но совершенно нетипичным для Германии и Запада путем. На Западе инициативы политического и делового характера, как правило, разрабатываются и «вертикально», и «горизонтально». Результатом становятся детальные предложения и формулирующие позицию документы, скоординированные между всеми соответствующими структурами и ведомствами.
Российский метод ведения переговоров, напротив, скорее основан на доверии личного характера, называемом россиянами обычно «уважением», а не на уважении к институтам, кодифицированном в западном принципе верховенства закона. В идеале переговоры «по-русски» выглядят так: два «главных начальника» встречаются наедине в неформальной обстановке — архетипом здесь является баня — и договариваются об общих контурах соглашения. Придать ему официальную форму уже после этого должны подчиненные и юристы. Выдвигая какое-либо предложение, «начальник» не вдается в подробности, если они вообще проработаны. Слишком детальное предложение может быть воспринято как неуважение к идеям другого «начальника», и тот откажется его принять.
В результате российские дипломатические инициативы отличаются лаконичностью и расплывчатостью: заполнение пробелов оставляют на потом. (Конечно, из этого правила существуют и исключения — например, когда речь идет о резолюциях Совета Безопасности ООН.) Подобная методика распространена на всем пространстве бывшего СССР — как в дипломатическом, так и в деловом контексте.
Это, конечно, не означает, что западные политики, в том числе немецкие, никогда не отдают дань свободной «личной дипломатии» на высшем уровне. Германские канцлеры, похоже, прибегают к ней в основном в отношениях с Россией — что наглядно продемонстрировала Меркель в Мезеберге.
Как немцы вели переговоры «по-русски»
Когда Меркель и Медведев сели за стол переговоров в июне 2010 г., эта встреча и ее результаты напоминали скорее российский переговорный стиль, чем немецкий. К инициативе германской стороны был причастен лишь узкий круг высокопоставленных лиц, не координировавших свои действия с официальными лицами из Брюсселя, коллегами из других стран ЕС и даже Министерством иностранных дел самой Германии. Очевидно, главную роль в разработке как минимум той части меморандума, что касалась Приднестровья, сыграл советник Меркель по национальной безопасности Кристоф Хойсген. На Хойсгена большое впечатление произвел элегантный и компетентный министр иностранных дел (ныне премьер-министр) Молдавии Юрие Лянкэ, и к тому же он хотел помочь оказавшейся в трудном положении молдавской прозападной коалиции, сместившей коммунистическое правительство тогдашнего президента Владимира Воронина в 2009 г.
Хойсген мало что знал о Приднестровском конфликте. Однако он принял на веру молдавскую версию событий, услышанную от Лянкэ, склонного занимать жесткую позицию в этом вопросе: в частности, представление о том, что ключ к урегулированию следует искать в Москве. В 2003 г. Хойсген вместе с тогдашним верховным представителем ЕС по общей внешней политике и политике безопасности Хавьером Соланой принимал участие в переговорах относительно «Меморандума Козака» — предложения об урегулировании конфликта, представленного спецпредставителем президента России Дмитрием Козаком и в конечном счете отвергнутого Ворониным. Из этого опыта Хойсген вынес впечатление о том, что Россия реально в состоянии навязать приднестровской стороне свою волю.
Согласно донесению, опубликованному на сайте «WikiLeaks», Хойсген сказал одному американскому чиновнику: Россия, если захочет, может решить вопрос за месяц. Оставаясь в блаженном неведении относительно динамики конфликта и истории переговорного процесса по Приднестровью, Хойсген поручил своему аппарату составить план мирного урегулирования, который, как он был убежден, Германия и Россия смогут заставить обе стороны принять.
Обо всем этом не были заранее проинформированы ни германский МИД, ни Еврокомиссия. Впрочем, если оставить в стороне уязвленное самолюбие, это не означает, что инициатива была ими воспринята негативно. В обоих ведомствах многие считали конструктивную позицию России необходимой предпосылкой для урегулирования многих замороженных конфликтов на территории бывшего СССР. Они полагали, что такого конструктивного подхода пока не наблюдается и было бы полезно выяснить, как можно его обеспечить. Более того, успешное сотрудничество с Медведевым в преддверии президентских выборов в России в 2012 г. могло увеличить шансы на то, что он останется у власти: многие на Западе считали Медведева более умеренным политиком, чем тогдашний премьер, а ныне президент Владимир Путин.
Что она сказала и что он услышал
В Мезеберге Меркель выдвинула предложение, суть которого, как она полагала, заключалась в следующем (это подтверждают и германские чиновники): ЕС будет приветствовать диалог с Россией по вопросам безопасности. Среди таких вопросов, представляющих интерес для обеих сторон, отметила она, числятся и замороженные конфликты, возникшие после распада СССР, и ЕС хотел бы сотрудничать с Россией в их урегулировании. В частности, успешное сотрудничество по разрешению конфликта в Приднестровье — этого «низко висящего плода», полагала Меркель, докажет скептикам как внутри Евросоюза, так и за его пределами важность диалога ЕС и России в сфере безопасности.
Медведев же, судя по всему, услышал нечто совершенно иное. В расплывчатом документе размером с полстраницы он нашел все необходимые формулировки для подтверждения собственных предположений. Он четко услышал, что Меркель предлагает России создать совместную структуру — «Комитет Россия-ЕС по вопросам политики и безопасности», как она названа в российском варианте меморандума, который будет служить форумом для обмена мнениями по «текущим вопросам международной повестки дня в сфере политики и безопасности» и вырабатывать методы сотрудничества по урегулированию «конфликтов и кризисных ситуаций».
Для Медведева это могло означать такие вопросы, как ЕвроПРО; таким образом, Россия смогла бы высказывать свою позицию, а возможно, получить право голоса и даже право вето по проблемам европейской безопасности в рамках форума, где не участвуют ни США, ни НАТО. В ответ России надо всего лишь обеспечить решение «приднестровского вопроса».
Для российской стороны это предложение открывало торг: что за комиссия и что за урегулирование предусматривается в обмен? Первое контрпредложение сделал в августе 2010 г. российский министр иностранных дел Сергей Лавров в письме верховному представителю ЕС по иностранным делам и политике безопасности Кэтрин Эштон. Он предложил учредить не комитет во главе с ним самим и Эштон, а комиссию в формате 27+1, принимающую решения единогласно — тем самым за Россией закреплялось право вето.
В то же время в ходе бесед с представителями ЕС российские чиновники давали понять: платой за создание такой комиссии в деле обеспечения прогресса по урегулированию приднестровской ситуации будет лишь возобновление официальных переговоров по Приднестровью, прервавшихся в 2006 г.
Недоразумения становятся очевидными
С момента самой встречи в Мезеберге ряд стран — участниц ЕС, в основном бывших членов советского блока, ополчились против меморандума. Они считали, что комитет по внешней политике и безопасности позволит России «совать нос в чужие дела», и решили не допустить его создания, как в предложенном Германией формате «Лавров — Эштон», так и в российском варианте 27+1. Вскоре стало очевидно, что немецкая сторона не в состоянии выполнить даже то обязательство, которое, как она полагала, брала на себя Меркель. Тем не менее россияне осознали это далеко не сразу. Для них целый год после встречи комиссия была главной темой в ходе контактов с представителями ЕС.
Ясно стало и то, что Россия не может обеспечить продвижение вперед в урегулировании Приднестровского конфликта. Несмотря на неоднократные обещания, дававшиеся представителям ЕС в течение года после встречи в Мезеберге, российская сторона не смогла или не захотела даже обеспечить внутреннюю скоординированность собственного политического курса.
Непоследовательность российской политики достигла апогея в июне 2011 г., когда Москва потребовала проведения встречи в формате 5+2 на территории России. Россияне утверждали, что смогут добиться согласия Приднестровья на возобновление официальных переговоров, но подготовка встречи была проведена из рук вон плохо: ни один высокопоставленный российский чиновник не позвонил приднестровскому лидеру Игорю Смирнову, чтобы вынудить его сесть за стол переговоров. Российская сторона также не пожелала, чтобы ее переговорщики контактировали с другими посредниками при планировании совещания; вместо этого она возмутила Кишинев безуспешной попыткой собственными силами организовать встречу между Лянкэ и приднестровским «министром иностранных дел» Владимиром Ястребчаком. Наконец, российские переговорщики заявили, что только они будут разрабатывать «конечный продукт» московской встречи, но затем в течение десяти дней распространили сразу три проекта, противоречивших друг другу. Результатом такой безалаберности стало лишь недовольство обеих сторон конфликта и всех других участников переговорного процесса.
Июньская встреча в Москве провалилась. Чтобы не ставить российскую сторону в неловкое положение — и не дать ей занять обструкционистскую позицию, — она была не прервана, а «приостановлена». Но лишь после того как ОБСЕ, несмотря на возражения Москвы и приятеля Хойсгена Лянкэ, убедила лидеров Молдавии и Приднестровья встретиться в немецком городе Бад-Райхенхалле в сентябре 2011 г., Тирасполь согласился на возобновление переговоров. В том же месяце эта договоренность была оформлена официально в ходе второго раунда московского совещания. Все эти ошибки российской стороны приобретают особое значение, если противопоставить их тому энтузиазму, что она проявляла в отношении «комиссии», которая должна была стать ее наградой за успех.
Вопросы и ответы
Почему Меркель отказалась от традиционного для Германии метода ведения переговоров в пользу неподготовленной и нескоординированной встречи первых лиц? Здесь возникает соблазн провести аналогию с действиями бывшего президента Франции Николя Саркози в 2008 г., когда он отодвинул в сторону всех нефранцузских экспертов и прибег к «личной дипломатии» в контактах с Медведевым по поводу войны в Грузии. Однако такое поведение типично для Саркози, но не для Меркель.
Немецкие чиновники утверждают, что осознавали возможные последствия отказа от консультаций, но подчеркивают, что следствием полномасштабного консультационного процесса стали бы бесконечные дискуссии в рабочих комиссиях ЕС. Они также отмечают: даже если бы после этого Германии удалось представить свою инициативу российской стороне, другие члены Евросоюза обставили бы это чрезмерным количеством условий, ограничивающих немцам пространство для маневра, и в результате предложения просто нельзя было бы использовать как основу для сотрудничества России и ЕС.
Эта аргументация, однако, не объясняет, почему в разработке инициативы столь малое участие принимало германское Министерство иностранных дел. Трения между Ведомством федерального канцлера и МИДом — для Германии явление не новое. Но если принять во вниманиеналичие у тогдашних высших эшелонов Министерства иностранных дел обширных знаний о Приднестровском конфликте, неспособность воспользоваться этим опытом выглядит серьезным просчетом. «Мирный план», разработанный аппаратом Хойсгена, вскоре почил в бозе.
И другой вопрос: почему немцы и россияне, изучавшие друг друга тысячу лет, столь превратно поняли друг друга?
Непонятно, как российская сторона могла быть столь неосведомленной о процедурах в Евросоюзе и о том, что немцам необходимо убедить множество скептически настроенных партнеров по ЕС согласиться на создание комитета, не говоря уже о комиссии, предлагаемой Москвой. Если же там догадывались о будущих препятствиях, остается неясным, почему россияне избрали столь топорный образ действий, выдвигая максималистские требования относительно комиссии и одновременно действуя столь не коллегиально и не скоординированно в приднестровском вопросе.
Возможно, россияне сочли, что германская сторона ведет переговоры в «немецком стиле», т. е. уже согласовав все вопросы в рамках ЕС. Возможно, они полагали, что немцам удастся протолкнуть идею создания комиссии даже без демонстрации доброй воли со стороны Москвы. Очень уж много получается допущений.
Если же говорить о немцах, то почему Меркель решила, что российский президент может выполнить взятые на себя обязательства так же, как это делали советские лидеры вплоть до Брежнева — просто отдав соответствующий приказ? Сегодня немецкие чиновники считают, что Медведев и Лавров превысили свои возможности, обязавшись предпринять серьезные действия в сфере, где бразды политики традиционно находились в руках «силовиков» — высшего руководства российских вооруженных сил и спецслужб.
Очевидно, таким образом, что германская сторона в определенной степени осознавала: несмотря на пресловутую «вертикаль власти», современное российское государство представляет собой набор «сатрапий», номинально принадлежащих к этой вертикали, но постоянно соперничающих друг с другом, защищая свои институциональные, политические и финансовые интересы. И лидер России — будь то Медведев или Путин — не может просто командовать: чтобы система продолжала функционировать, он должен заботиться о компенсации «сатрапиям» любого ущерба их интересам.
За двадцать лет, прошедших со времени войны в Приднестровье, у множества российских «сатрапий» — в военной, финансовой, промышленной сферах и в области безопасности — появились устойчивые интересы в этом регионе. В одном Хойсген был прав: если бы все заинтересованные стороны одновременно решили, что Приднестровский конфликт надо урегулировать, это можно было бы сделать за считанные месяцы. Но чтобы заручиться поддержкой всех «сатрапий», Медведеву пришлось бы задействовать институциональный, политический и финансовый капитал для обеспечения соответствующей компенсации. А у него для этого просто не было достаточных возможностей.
Позднее в разговоре с Эштон Медведев признался: он и не подозревал, что с Приднестровским конфликтом в России связано столько групповых интересов, требовавших компенсации. Учитывая небольшое значение этого маленького региона, он, возможно, не полностью кривил душой. Но Меркель (или ее советники) должны были понимать ситуацию. Возможно, ее представления о России по-прежнему строятся на опыте советских и гэдээровских времен.
Возможно, именно непониманием, возникшим между сторонами после Мезебергского саммита, объясняется столь не характерная для российской стороны неразбериха и некомпетентность при подготовке провальной Московской встречи в июне 2011 г. Россияне все больше осознавали, какую напряженность могут внести мезебергские обязательства во внутриполитический баланс сил накануне президентских выборов 2012 г. и насколько неопределенны шансы на то, что результаты Мезеберга принесут Москве ощутимые выгоды во внешней политике и политике безопасности. В свете этого нельзя исключать, что представители высшего руководства страны просто не смогли договориться о тех или иных конкретных действиях или дать последовательные указания своим переговорщикам.
Уроки Мезеберга
Помимо задетого самолюбия немецкой стороны недоразумения вокруг Мезебергского меморандума не позволили ему сыграть непосредственную роль в налаживании диалога России и Евросоюза по вопросам безопасности и урегулировании Приднестровского конфликта. Однако у Мезебергской встречи было и два позитивных результата.
Во-первых, она породила у Берлина устойчивый интерес к проблеме, которой он прежде не уделял внимания, и готовность вкладывать ресурсы в ее решение. В частности, Германия участвовала в финансировании конференции ОБСЕ в Бад-Райхенхалле в 2011 г., где была достигнута договоренность о возобновлении переговоров, и следующей встречи в 2012 г.
Во-вторых, заинтересованность Меркель повысила значение Приднестровского конфликта в переговорах между Евосоюзом и Россией. Прежде этот вопрос считался слишком маловажным, чтобы заслуживать обсуждения на саммитах Россия-ЕС, да и на любых встречах представителей Евросоюза и России за пределами круга специалистов, напрямую занимавшихся данным конфликтом. После Мезеберга, однако, он затрагивался, пусть и в нейтральной форме, главами делегаций на встречах Россия-ЕС высокого уровня.
Нельзя, однако, отрицать, что Мезеберг подчеркнул трудности, возникающие в ходе контактов между Россией и Западом. О причинах этого можно строить теоретические догадки. «Западники» и россияне похожи и относятся к одной европейской цивилизации. Но они — это по крайней мере, несомненно, касается россиян старше сорока лет — воспитывались в рамках абсолютно разных систем, с разными методиками анализа политической психологии и поведения. Аналитические методы, которым учили россиян в советское время, исключали политические выводы, которые представителям Запада кажутся самоочевидными, и наоборот.
Каждая из сторон может удивлять и удивляет другую своей необъяснимой реакцией. «Зеркальное отображение» — ошибочное представление о том, что ваш собеседник будет реагировать на определенный посыл так же, как вы сами, — возникает куда чаще, если этот собеседник похож на вас самих, когда вы смотритесь в зеркало. Если человек выглядит непривычно, вы ожидаете, что он и мыслит по-иному. Россияне и представители западного мира уже не выглядят друг для друга непривычно, и это скрывает сохраняющиеся огромные различия в их анализе.
Таким образом, дипломатам-практикам следует ожидать столкновения с подобными различиями, постоянно проверять, не затянуло ли их в водоворот непонимания, и предпринимать соответствующие шаги для нейтрализации этой проблемы. Впрочем, конечно, это легче сказать, чем делать.
Филип Ремлер — бывший глава миссии ОБСЕ в Молдавии.
Примечания
1 Его также называют Транснистрийским конфликтом, используя румынскую транскрипцию.