Бюджет в России — больше, чем бюджет. Это регулятор общественных настроений. Это насос, с помощью которого надувается пузырь политической лояльности. Это индикатор управляемости социальных и политических процессов. И еще — с учетом чрезмерной роли государства в экономике — индикатор ее состояния.
На совещаниях по экономическим вопросам, прошедших в сентябре, Путин в очень обтекаемых выражениях признал наличие экономических проблем, но произнес фразу о наметившейся «траектории роста» экономики, c чем едва ли согласился бы любой сохранивший разум экономист. Что очевидно для президента — это снижение доходов бюджета, хотя еще летом на встрече с главой Федеральной налоговой службы он сообщал об их увеличении с начала года, умолчав о том, что уже в июле доходы провалились на 26% по сравнению с уровнем прошлого года (в августе снова было зафиксировано падение).
Учитывая рост расходов, обусловленный «спецоперацией», прогноз Минфина, касающийся дефицита федерального бюджета в 2% ВВП к концу 2022 года, выглядит чрезмерно оптимистическим. Что уж говорить о «частичной» мобилизации, степень затратности которой весьма непросто измерить. Тем более что существенная часть расходов бюджета идет по секретным статьям (в 2023 году их доля составит рекордные 23%) и извне не контролируется никем. Хотя, судя по тому, что обмундирование и медикаменты мобилизованные в армию зачастую вынуждены покупать самостоятельно, денег на эту авантюру нет и в секретных статьях.
Защищенные и нет
Бюджетный фетишизм, который еще называют «бюджетобесием», — вполне естественное состояние для экономики с гипертрофированным государственным сектором, где в структуре реальных доходов населения основную часть занимают зарплаты и социальные платежи, а не поступления от частного бизнеса или собственности.
Государству нужно кормить бюджетный сектор, чтобы он подчинялся ему не менее дисциплинированно, чем армия: например, учителям нужно не только индоктринировать детей основами путинизма, но и обеспечивать правильное проведение выборов. Миллионы силовиков, опора режима, получают деньги из защищенных статей бюджета, которые никто не станет резать даже в ходе неизбежного секвестра как минимум на 25% в ближайшую бюджетную трехлетку.
В стране, которая ведет масштабные боевые действия, страдать будут другие статьи. Расходы на оборону и безопасность — то есть на войну, подавление протестов, репрессии и увеличенное довольствие силовикам, наоборот, существенным образом вырастут: только на МВД, Росгвардию, органы госбезопасности, Следственный комитет, прокуратуру и систему исполнения наказаний расходы увеличатся в полтора раза в 2023 году, то есть на 4,2 трлн рублей. В сумме с ростом расходов на армию это даст дополнительные 8,8 трлн рублей в 2023-м, а в 2024-м еще больше — 9,3 трлн рублей. Впрочем, многие социальные статьи бюджета тоже считаются защищенными: покупка лояльности социально незащищенных и/или зависящих от государства слоев не менее важна, чем расходы на оборону и безопасность.
Еще одна чувствительная сфера — региональные бюджеты. Формально они сбалансированы, но в них коммерческие кредиты в последние месяцы почти полностью замещены государственными. Это означает, что в российских провинциях — проблемы, которые решаются исключительно за счет денег федерального центра.
Terra incognita, с точки зрения бюджетных трат, — расходы на, пользуясь терминологией Путина, «возвращение и укрепление» оккупированных территорий. У этих областей нет даже четко установленных границ, хотя они приняты в состав РФ.
На обещанное российским автократом восстановление инфраструктуры можно найти ресурсы, но в том же мобилизационном режиме, привлекая средства Фонда национального благосостояния и рабочих из числа тех, кто не мобилизован на войну. Это и есть модель мобилизационной экономики, поддерживаемой военно-полицейским государством.
Поэтому секвестр секвестром, а суммарно расходы российского бюджета не только не упадут, но и вырастут. И это несмотря на то, что еще в первые годы у власти Путин выучил от выданных ему в наследство от Ельцина экономистов-либералов, что макроэкономические показатели и индикаторы бюджета должны быть сбалансированными.
Именно поэтому в течение всех долгих теперь уже десятилетий своего правления российский президент почти не прибегал к услугам экономистов-знахарей из того круга элиты, который участвует в принятии силовых решений и одержим конспирологическими теориями и ультраконсервативной идеологией. Экономика — это тыл военно-политической модели Путина, и этот тыл должен быть прочным.
«Спецоперация» в экономике
Приверженность Путина экономической рациональности, впрочем, ограничивается денежно-кредитной и бюджетной политикой. За все годы его правления структура собственно экономики изменилась мало, и именно на доходах бюджета отрицательно сказывается ее недиверсифицированность и зависимость от экспорта сырья.
Оно же — сырьевое проклятие — создает проблему по ходу того, что деликатно именуется «структурной перестройкой экономики» — под этим эвфемизмом скрывается адаптация к санкциям и изоляции от мира. Потому что часть этой перестройки — поворот сырьевого экспорта с Запада на Восток. Такой поворот — дело тяжелое и затратное. А также чреватое все тем же падением доходов бюджета.
Отсюда и простое решение — раз из беднеющего населения, тем более отправляемого в индустриальных масштабах на войну, выжать нечего, дополнительными налогами будут обложены кормильцы-сырьевые сектора. Уже решено увеличить налоговую нагрузку на экспорт газа, нефти, угля и удобрений, а также повысить налог на добычу полезных ископаемых. Из сырьевой нефтяной коровы выдаивают все, что можно выдоить, — и это тоже своего рода «спецоперация» или «мобилизация» в экономике.
До сих пор российские нефтяные компании и государство получали выручку от экспорта нефти. Это было ключевым фактором сохранения приличных макроэкономических и бюджетных показателей в экономике, импорт в которую находится под санкциями. Однако с декабря 2022-го вступающее в силу нефтяное эмбарго нанесет по доходной части бюджета еще один ощутимый удар.
Западный вектор экспорта газа фактически уничтожен, в том числе диверсией на трубах «Северного потока». Кто бы ни был виновником диверсии, тем самым решена политическая задача Путина — Запад должен замерзнуть. Но прекращение экспорта газа в Европу приморозит и доходы российского бюджета. Рискованная стратегия в обстоятельствах бюджетной недостаточности.
Бюджетные и макроэкономические проблемы заслонили собой ситуацию на рынке труда, которая удерживается в формально приличном состоянии столь же искусственно, как и крепчает рубль. Людей, находящихся в простое, не увольняют, выплачивая только часть зарплаты. Что происходит в важном для доходов граждан теневом секторе — вообще непонятно. Обычно в период кризисов он получает самые серьезные удары.
Военная мобилизация и бегство за границу порядка 300 тысяч трудоспособных мужчин оголили рынок труда. Там появилось много вакансий, и потому формально безработица по-прежнему может остаться на невысоком уровне. Но дело не в формальных показателях, а в производительности труда и в самом его содержании. Эксперты говорят и о серьезных проблемах малого и среднего бизнеса, который не защищен бронью от мобилизации. А это еще и удар по спасительному для потребительского рынка параллельному импорту, который как раз и обеспечивает сектор малых и средних предприятий.
Мобилизация и эмиграция — это двойной удар по демографии. Россия — страна со стареющим населением. На ее сегодняшнем демографическом положении, в том числе показателях рождаемости в нескольких поколениях, до сих пор лежит печать Второй мировой войны и ГУЛАГа. На текущие показатели смертности уже повлияла пандемия. Ее уровень с началом «спецоперации» вообще сложно верифицировать.
Не менее трудно оценить влияние суммарных военных и эмиграционных потерь в рабочей силе на экономику и рынок труда. Однако, несомненно, это существенная добавка к прогнозировавшемуся Росстатом снижению занятости в экономике на 3–4 миллиона человек к 2035 году (в силу сокращения численности населения в рабочих возрастах). Будет снижаться и доля молодежи в занятости. Работающим гражданам все сложнее будет содержать увеличивающееся число пенсионеров, а это означает неизбежные проблемы с балансированием пенсионной системы.
Военная мобилизация создала чрезвычайно тревожный фон в настроениях россиян, что, в свою очередь, сказалось и на экономических ожиданиях. По данным «Левада-Центра», потребительские и сберегательные настроения в сентябре 2022-го обрушились сильнее, чем в пандемию.
Об инвестиционном климате в стране можно уже говорить сугубо метафорически. Россия в современном мире — редкий пример экономики без существенного объема иностранных инвестиций. И это уже проблема не количественных показателей выпуска, а качественной и современной структуры экономики. Риски ее примитивизации, ухода высоких технологий, а значит, и упрощения потребления очень велики.
По сути, экономика России становится полумобилизационной и военной, точнее, военно-полицейской. Для системы, которая, несмотря на регулярное вмешательство государства в экономику, давно утратила навыки мобилизаций любого рода, — это серьезное испытание. Да еще в ситуации изолированности от мира и недостаточности инвестиционного импорта (той его части, которая касается производства, в том числе «оборонного»).
Эрозия российской экономики и бюджета идет медленнее, чем казалось поначалу, но это не означает, что она отменяется. Экономика в системе Путина-2022 играет второстепенную, служебную роль. История полна мудрых цитат о том, какое важное значение имеет экономика для любой войны, — их куда больше, чем напоминаний о том, что сама война подрывает основы любой экономики.
