Старый итальянский анекдот многое объясняет в природе конформизма в авторитарных и тоталитарных обществах: один из сыновей Муссолини спрашивает у отца, какой строй он утвердил в стране, на что дуче раздраженно отвечает: «Ешь и молчи!»
Впрочем, эта формула скорее описывает авторитарную модель, когда основной массе населения, чтобы выглядеть законопослушной, достаточно «есть и молчать». Собственно, так и было в России, когда в обмен на сравнительно хорошее питание граждане помалкивали, не лезли в дела властей и механически голосовали «за».
После частичной мобилизации модель социального контракта претерпела изменения: теперь нужно разделять с автократом ответственность за происходящее и все чаще подавать голос, а не просто молчать. В этом смысле неслучайно ширится волна доносов, которые становятся новой социальной нормой (наряду с насилием и расширением допустимого дискурса — например, разговорами о возможности ядерных ударов) и, по сути, поощряемым поведением. А это уже элементы тоталитарной модели, которая, правда, еще не стала тотальной. Поэтому и тоталитаризм по-русски можно назвать гибридным.
«Мы» и «Они»
Расплачиваться с входящим в стадию абсолютной зрелости путинским режимом приходится либо телами — в рамках частичной мобилизации, либо правильным поведением (в том числе доносами), либо деньгами, как это происходит с большим бизнесом, который теперь должен платить теряющему доходы, но расширяющему военные расходы государству 5% от сверхприбыли.
Что такое сверхприбыль, как 5% соотносятся с действующим законодательством, будет ли это единовременный откуп от властей или постоянный оброк на оборону и безопасность — все это отдельные вопросы. Здесь важен сам факт вовлечения государством самых разных социальных слоев и групп в общее военное дело в рамках спецоперации, которая становится перманентной и растянутой на годы. Понимание последнего обстоятельства уже есть в общественном мнении: в январе 2023 года 43% респондентов «Левада-Центра» говорили, что военные действия продлятся более года, 25% — от полугода до года.
В некотором смысле Кремлю удалось превратить спецоперацию в «народное» действо, в общее дело, которое должно объединить нацию. А те, кто не с Кремлем, те «против нас», те «национал-предатели» и «мрази», с которыми Путин на недавних коллегиях силовых ведомств наказал бороться и ФСБ, и Генеральной прокуратуре, и МВД.
Произошла реинкарнация российского «Мы» — раньше это были люди, находившиеся внизу социальной пирамиды. В этой модели «Они» сидели на самом верху, руководили страной, красиво жили, катались на яхтах и проживали во дворцах. Теперь конструкция из вертикальной превратилась в горизонтальную: «Мы» — это и низы, и верхи, защищающие родину, на которую напали, а «Они» — это украинцы, НАТО, США, ЕС, «англосаксы», коллективный Запад. В этой ситуации «Ешь и молчи!» трансформируется в «Ешь, одобряй голосом и мобилизуйся!»
У этого нового «Мы» появляется коллективная цель, которая, как и коммунизм в программе КПСС, все время отдаляется, но тем не менее маячит вдалеке. Это «победа» над Западом. Конкретные параметры достижения цели совершенно не ясны, но зато к этому горизонту можно двигаться бесконечно долго.
Цель оправдывает правление команды Путина. Практическое удобство этого способа целеполагания состоит в том, что для формулирования программы будущей России (например, в рамках президентской кампании — 2024) совершенно необязательно объявлять мир. Можно продолжать спецоперацию, потому что она и есть вечный двигатель, единственный инструмент достижения мира, который отодвигается все дальше и дальше — «не по нашей вине».
Движение нового «Мы» к новой постоянно отдаляющейся цели оправдывает отдельные недостатки в социально-экономическом положении граждан. Полувоенное время требует от населения понимания и затягивания поясов. Тем более что пока это затягивание происходит достаточно медленно — не всем пришлось просверливать еще одну дырку на воображаемом ремне.
Тем не менее проблема покупки лояльности разных социальных групп в условиях пусть и медленной, но дистрофии государственного бюджета, становится все более актуальной. Заклинаний об успешном импортозамещении, которое пока выглядит как замещение западных товаров и технологий китайскими, недостаточно. Не говоря уже о некоторой специфичности покупки лояльности тех теперь уже количественно больших масс населения, которые напрямую связаны со спецоперацией: семьи мобилизованных, погибших, раненых и сами бойцы, возвращающиеся в разном, в том числе психическом, состоянии из окопов с приобретенным «донецким», столь похожим на «афганский» или «вьетнамский», синдромом.
Выдержат ли федеральный и региональные бюджеты расширяющуюся — ввиду вовлечения в спецоперацию все большего количества людей, в том числе в военно-промышленном комплексе — нагрузку? Нагрузку не только социальную, оборонную, зарплатную, но и психическую. Что творится в головах и в душах тех людей, которые прошли через реальные боевые действия, тех, кто был ранен, тех, отцы, братья и сыновья которых погибли? Станут ли эти увеличивающиеся день ото дня группы граждан политической силой? Будут ли они опорой путинского режима или «пятой колонной», возникающей не на либеральном фланге, а консервативном? На эти вопросы пока нет ответов.
«Выход», «Голос», «Лояльность»
Удивительно, что современное модернизированное и урбанизированное общество способно деградировать, особенно в моральном и психологическом смысле, с такой ошеломляющей скоростью. Даже если допустить, что существенная его часть не поддерживает Путина и спецоперацию, а лишь мирится с ней и не сопротивляется, адаптируясь к внешним обстоятельствам, в практическом смысле это выглядит как поддержка.
Уникальное торговое предложение Путина нации — спецоперация и разделение с ним ответственности за изоляцию страны и регресс — оказалось до такой степени нетипичным для XXI века, что шок разрушил все нормативные образцы поведения современных потребительских обществ. Страну отбросило не на 40 лет назад, когда основные поведенческие паттерны сводились к успешному приспособлению к упадку советской системы, при Брежневе ставшей относительно вегетарианской, а на 70–75 лет, в эпоху начала холодной войны, борьбы с «космополитами» и «низкопоклонством перед Западом», эпидемии доносов и новой волны репрессий.
Собственно, уникальность ситуации состоит в том, что свойственные тоталитарным режимам XX века черты повторяются в обществе, которое в минувшие годы можно было смело назвать открытым и существующим в условиях рыночной экономики, свободного перемещения людей, идей, технологий и капиталов.
Если попытаться взглянуть на общество через призму триады Альберта Хиршмана — «Выход», «Голос», «Лояльность», то получится, что на посланный Путиным в 2022 году сигнал основная масса населения ответила в разной степени агрессивной или равнодушной, но «Лояльностью».
В обстоятельствах жесткого военно-полицейского режима опция «Голос» немедленно подавляется и выражается во все более впечатляющей статистике административного и уголовного преследования несогласных. И тем не менее эта опция существует: «Голос» граждане подают не только из-за границы, но и изнутри России.
«Выход» стал второй по популярности после «Лояльности» моделью поведения. Для кого-то он выразился в политически мотивированной эмиграции или бегстве от преследований и мобилизации. Для других «Выход» — это внутренняя эмиграция, попытка пережить темные времена, затаившись или имитируя послушное поведение.
«Лояльность» для людей, вовлеченных в той или иной степени в управленческие практики, будь то чиновники, депутаты или работники правоохранительной и судебной систем, предполагает публичную демонстрацию сверхпослушания. Каждый начальник, следователь или судья видит себя маленьким Путиным, тем более что после года спецоперации им даны широчайшие полномочия и их власть ничем не ограничена.
Маленький же человек из толпы старается выразить свою имитационную или подлинную лояльность — в конце концов, любой тоталитаризм обязательно должен быть «народным», основанным на одобрении и шумной аккламации по образу митингов на стадионе «Лужники».
«Народное» государство маленьких Путиных в результате и образует то устрашающее большинство, избежать присоединения к которому обычным гражданам непросто — кому-то некомфортно, кому-то просто страшно. С точки зрения внутрироссийских правил, «хороший русский» — это тот, кто как минимум не раскачивает лодку.
Эту послушную массу государство окормляет ритуалами единства, национальной историей побед без поражений и идеологией империализма. Усталость от спецоперации в результате выражается не в требованиях мира и открытости России, а либо в еще более агрессивной, либо пассивно-обреченной поддержке властей. Масштабы адаптивности таковы, что пока российское общество дает Путину карт-бланш на продолжение спецоперации на внешнем контуре страны и репрессивных практик внутри нее.
