Новой книги Ханьи Янагихары, главного редактора T Magazine (глянцевое приложение к The New York Times) и одной из самых ярких звезд современной американской литературы, ждали с нетерпением. Предыдущий ее роман «Маленькая жизнь» вышел восемь лет назад, поднялся до шорт-листа Букеровской премии и вызвал полемику, далеко выходящую за рамки собственно литературной — причиной тому стало в первую очередь шокирующее и вместе с тем притягательное изображение насилия, которому главный герой, талантливый юрист Джуд Сент-Фрэнсис, подвергся в детстве и юности.
Спектр мнений по поводу романа тогда растянулся от почти религиозного преклонения до яростного неприятия. И в России, и по всему миру книгу обсуждали, осуждали и восхваляли на тысячу разных ладов — большая редкость в наше теплохладное по отношению к литературе время, а суммарный ее тираж перевалил за 5 миллионов экземпляров. Несмотря на то, что роман вышел уже давно, популярность его не идет на спад. Недавняя лондонская театральная постановка «Маленькой жизни» ежедневно собирает аншлаги, так что показы было решено продлить еще на два месяца, а роль Джуда в будущей экранизации сыграет звезда сериала «Гранчестер» Джеймс Нортон.
Янагихару небезосновательно ругали за эстетизацию травмы, тривиализацию и эксплуатацию ЛГБТ-темы и манипулятивность. На последний пункт напирали особо: в социальных сетях популярным стало обсуждение количества бумажных носовых платков, израсходованных за время прочтения романа. А в России с ее традиционно низким уровнем базового доверия к миру хорошим тоном стало педалировать свою эмоциональную устойчивость и рассказывать, как, несмотря на мощный прессинг, при чтении удалось не поддаться чарам романа и не пролить над судьбой Джуда ни слезинки.
Янагихару справедливо (и очень громко) благодарили за эмпатию и терапевтический эффект, хвалили за весомый вклад в дестигматизацию жертв насилия. Порицали за апологию того, что филолог и литературный критик Шон Макэнн назвал «социализмом богатых»: все герои романа, успешные и знаменитые, выстраивают вокруг себя замкнутое привилегированное сообщество, где нет места людям попроще. Роман пытались свести к набору ясных тезисов («травма делает человека интереснее», «друзья — та же семья, только лучше», «мужчины важнее женщин»), которые тут же громили за примитивность или, напротив, за амбивалентность.
Неудивительно, что новая книга писательницы «До самого рая» еще до выхода была нагружена бременем ожиданий и предубеждений. Все — и поклонники, и противники — рассчитывали на повторение магического эффекта, а потому оказались по большей части не готовы к тому, что роман будет разительно не похож ни на «Маленькую жизнь», ни на дебют писательницы — «Людей среди деревьев».
В результате первые отклики на «До самого рая» были растерянными и преимущественно отрицательными. Ребекка Пановка в Harper’s Bazaar раскритиковала книгу за излишний дидактизм. Гиш Джен в New York Times довольно неубедительно попробовала встроить ее в ряд «великих американских романов». А большинство других ограничились попытками нащупать в книге основную сюжетную линию: к примеру, обозреватель The Guardian Алекс Паркер (один из немногих экспертов, определивших роман как шедевр) счел, что «До самого рая» — это в первую очередь текст о пандемии и ее социальных последствиях.
В России в силу понятных причин обсуждение романа еще до его выхода организовалось более специфичным образом. Как и в «Маленькой жизни», все главные герои «До самого рая» гомосексуальны, состоят в браках с людьми своего пола, растят с ними детей и в целом ведут образ жизни, далеко отстоящий от нынешних традиционалистских скреп. Именно поэтому магистральным в отечественной публичной дискуссии о новой книге Янагихары на первых порах стал вектор «пропаганда или нет» и даже «запретят — не запретят».
Многие и вовсе рассматривают публикацию романа в России как своего рода стендовый эксперимент: по реакции властей на книгу (или по ее отсутствию) можно будет судить, насколько отечественные охранители серьезны в своих намерениях искоренить любые ЛГБТ-мотивы в литературе. Если издателю ничего не будет, то, возможно, фактически разгромленное издательство «Попкорн Букс» (именно оно выпустило скандальный бестселлер «Лето в пионерском галстуке» об однополой любви пионера и вожатого) будет признано — хотя бы временно — достаточной жертвой на алтарь государственной гомофобии. Если на книгу все же обрушатся репрессии, это будет сигналом для российских книжников быть еще тише, еще осторожнее и незаметней.
Обсуждать причины потенциального запрета книги в стране, где само понятие допустимого ежедневно не только сжимается, но и размывается, — дело не слишком продуктивное. Однако в целом понятно, что если роман Янагихары тем или иным образом запретят, это произойдет по линии так называемой ЛГБТ-пропаганды.
Меж тем в «До самого рая» есть посыл куда более важный и потенциально куда более болезненный для отечественной власти, чем обсуждение допустимости гей-браков и воспитания детей однополыми парами. Никакой большой, сложно устроенный текст (а «До самого рая» именно таков) не исчерпывается каким-либо простым утверждением или темой. Но, пожалуй, одним из главных понятий в романе Янагихары является свобода — персональная, национальная и всеобщая, экзистенциальная, а также неизбежность ее торжества.
«До самого рая» распадается на три обособленные части. Действие первой разворачивается в 1893 году, в альтернативных Соединенных Штатах, где гомосексуальные браки узаконены, добрачный секс легален, а усыновление детей стало нормой. Болезненный и ранимый Дэвид Бингем, любимый внук и наследник крупнейшего нью-йоркского финансиста, готовится к договорному браку с Чарльзом Гриффитом — достойным и добрым человеком много старше его. Однако хаос в семейные планы вносит внезапная страсть: Дэвид влюбляется в красивого юношу по имени Эдвард Бишоп, стоящего много ниже его на социальной лестнице, да еще и с дурной репутацией, и ради союза с ним готов поставить на карту всю свою жизнь.
Во второй части из воображаемой Америки мы переносимся в Америку реальную. В 1993 году юноша по имени Дэвид Бингем, прямой потомок последнего короля Гавайев, живет в Нью-Йорке со своим любовником – богатым, успешным и привлекательным Чарльзом Гриффитом. Мирное течение жизни Дэвида нарушают известия с покинутой и почти забытой родины — в этой точке фокус переключается на отца героя, тоже Дэвида Бингема. Апатичный и вялый (Дэвида-младшего растит авторитарная бабушка), словно бы лишенный собственной воли и полностью подчинившийся влиянию своего друга Эдварда Бишопа, он оказывается в плену навязчивой и тщетной фантазии о независимости Гавайев.
И, наконец, третья часть локализована в Америке будущего — в 2093 году. После череды разрушительных эпидемий в стране устанавливается тоталитарная модель управления, похожая на все антиутопии сразу и словно бы реализующая хлесткую фразу Дональда Трампа о «лечении, которое хуже самой болезни». Все заболевшие безжалостно «изолируются» (а по факту уничтожаются), гражданам не разрешается покидать страну и даже свой район, интернет, телевидение и книги под запретом (во избежание распространения «фейков» о болезни), а одним из немногих доступных развлечений остаются публичные казни «изменников» и нарушителей. Вся страна, по сути, превращена в огромный концлагерь, занятый единственным делом — физическим выживанием.
В этом сумрачном мире выпало жить Чарли — хрупкой девушке, внучке могущественного эпидемиолога Чарльза Гриффита и жене Эдварда Бишопа — гомосексуального мужчины, в стерильном браке прячущего от властей свою природу (общество, зацикленное на рождаемости, вновь ставит гей-союзы вне закона). После перенесенной болезни (даже влиятельному деду не удалось уберечь внучку от инфекции) Чарли теряет способность испытывать яркие эмоции, ее почти устраивает жизнь, в которой главный деликатес — мясо нутрии, а единственная забава — поездки на работу и обратно. Но однажды у Чарли появляется шанс вырваться за пределы тюрьмы, в которую превратилась Америка, и, отказавшись от привычного, шагнуть в неведомое…
Даже в таком беглом пересказе несложно заметить, что в каждой части обязательно действуют Эдварды Бишопы, Чарльзы Гриффиты и Дэвиды Бингемы (есть и еще некоторое количество повторяющихся имен). Кто-то из героев слаб или болен. Кого-то растит дедушка или бабушка. Действие всегда вращается вокруг Вашингтонской площади в Нью-Йорке (это обстоятельство, а заодно и сюжет первой части отсылают к повести Генри Джеймса «Вашингтонская площадь», одному из главных подтекстов романа Янагихары).
Нет, герои не родственники друг другу — скорее они похожи на кукол в детской игре, по воле создательницы разыгрывающих схожие сюжеты в разных декорациях, но в рамках определенных амплуа. Да, каждая из трех историй обрывается на самом интересном месте, оставляя читателя в легком недоумении. Да, все три части завершаются кодовым словосочетанием — «до самого рая», до которого герои, каждый на свой манер, рассчитывают добраться (прогнозы во всех трех случаях, увы, скорее негативные).
Словом, роман Ханьи Янагихары собирается, структурируется скорее за счет рифм и внутренних аллюзий, чем за счет сюжетной или концептуальной связности. Однако при определенной настройке оптики сквозь дробную структуру проступает та самая смысловая доминанта, о которой уже шла речь выше — собственно свобода.
Герой первой части отвергает всю свою респектабельную, комфортную будущность ради разрушительного и безрассудного порыва навстречу не столько любви, сколько свободе персональной — возможности быть тем, кем ты хочешь быть на самом деле. Герой второй части поднимается на следующую ступень — он захвачен мечтой о свободе национальной: он мечтает видеть родные Гавайи самостоятельными и самобытными, какими они были до прихода европейцев. И хотя мечта его иллюзорна, а в основании ее — откровенный мусор, самообман и невежество, ей нельзя отказать в завораживающем величии. Ну и, наконец, в третьей части Янагихара берет еще одной нотой выше: на сей раз речь идет о свободе глобальной, всеобщей, и о том, чем чреват размен свободы на безопасность (пытаясь любой ценой сохранить человеческие жизни во время пандемии, Америка превращает существование уцелевших в ад).
Каждая из трех частей романа — это крещендо, резко обрывающееся на самой высокой ноте. Каждая следующая часть звучит мощнее, громче, масштабнее предыдущей, но лейтмотив остается единым — безрассудный порыв к свободе, почти наверняка обреченный, нелепый, но неизбежно, подобно волне, влекущий за собой следующий, а после — еще один, и еще… Янагихара не идеализирует свободу как таковую — напротив, во всех трех приведенных примерах она наглядно показывает, чего именно лишаются герои, насколько сомнительно, опасно и в конечном счете бессмысленно предприятие каждого из них.
Но в то же время писательница не оставляет у читателя сомнений в том, что, как сказал когда-то Дмитрий Медведев, «свобода лучше, чем несвобода» и что движение к ней в некотором смысле важнее конечного результата. Потребность быть свободным от любых — даже обманчиво комфортных — оков заложена, по версии Янагихары, в самой человеческой природе — ее нельзя ни приручить, ни искоренить силой, и те, кто отправляется в погоню за свободой раньше, делают путь для тех, кто идет следом, немного короче.
Конечно, предложенное прочтение не единственное. Как и предыдущие книги Ханьи Янагихары, «До самого рая» — роман очень американский, глубоко укорененный в специфической американской проблематике с ее неизменным акцентом на расовой дискриминации, вопросах климата, ущемлении гражданских прав (при взгляде из России более чем умеренных) и тому подобных важных риторических элементах.
Тема притеснения небелых людей (во всех трех частях романа в любой ситуации меньшинствам приходится хуже, чем остальным) прошивает весь роман. Во второй части книги негромко, но вполне явственно звучит так толком и не отрефлексированная в американском обществе тема эпидемии СПИДа, унесшей в 1980-е и начале 1990-х жизни тысяч гомосексуалов. Ковидные ограничения и их результаты, в нашей стране год назад резко перешедшие в разряд милых примет прошлого (ковидом, конечно же, навеяна вся третья часть романа), до сих пор активно муссируются в США.
Для самой Янагихары, а также для американского и, шире, западного читателя все эти отсылки, без сомнения, очень важны, и потому именно на них в позитивном или негативном ключе фиксируются тамошние критики при обсуждении книги.
В России же, как это часто бывает, переводная книга приобретает смысл не то чтобы полностью перпендикулярный западному, но несколько смещенный. Заложенная в «До самого рая» идея о неискоренимом человеческом стремлении к свободе, иррациональная и оттого особенно заразительная авторская вера в то, что на каком-то этапе у какого-то комплекта Дэвидов, Эдвардов и Чарльзов все непременно получится, в наших реалиях выходит на передний план, оттесняя важные для американцев, но маргинальные для нас отсылки и мотивы. Дает надежду на то, что если получится у Дэвидов — рано или поздно получится и у нас. И подобная фокусировка куда неприятнее и куда опаснее для российской власти, чем лежащая на поверхности нормализация гомосексуальности и квир-отношений в целом.
