В печально знаменитых версиях карты «Россия в 2025 году», где она разделена на десятки независимых республик и чуть ли не удельных княжеств, есть одна характерная деталь. Авторы этих карт почему-то убеждены, что граница между будущими «Республикой Черноземье» и «Московской республикой» обязательно должна пройти по административным границам Тульской, Липецкой и других областей. По этой же логике известный лозунг «Ингрия будет свободной» будет реализован строго в границах Ленинградской области, а на станции Чудово, вероятно, будут стоять новгородские пограничники.
При всей фантазийности этих карт и их очевидной ангажированности они отражают характерное заблуждение, свойственное многим политическим прогнозам. Это заблуждение можно назвать фетишизацией карты — когда люди принимают административные границы российских регионов за реальные социально-экономические рубежи. Однако настоящие трещины в российском обществе почти никогда не совпадают с абстрактными границами, прочерченными партийными бюрократами в первой половине прошлого века.
Есть несколько причин тому, что российское общество вряд ли затрещит по швам региональных границ. Главные четыре из них можно назвать географической, социологической, экономической и политико-административной.
Случайность границ
Первая причина — географическая — это абстрактность российских областных, краевых и республиканских границ, которые многократно перекраивались в 20-е, 30-е и 40-е годы прошлого века. Извилистые линии на карте, разделяющие регионы, имеют ничуть не больше социального и географического смысла, чем идеально ровные прямые между американскими штатами, прочерченные по параллелям и меридианам.
Отдельно стоит упомянуть про границы республик Российской Федерации, создающие иллюзию крупных национальных автономий. В реальности, например, карелы составляют 7% населения Республики Карелия (82% — русские) и компактно проживают всего в трех из 17 районов республики.
Этнолингвистические карты Башкортостана (примерно поровну башкир, русских и татар) или Дагестана (более десятка коренных народностей) выглядят, как лоскутные одеяла. Да и в целом границы многих республик Северного Кавказа сознательно проводили в сталинский период таким образом, чтобы усложнить национальное самоопределение внутри территории и чтобы любые земельные споры требовали арбитража из Москвы.
Единство ценностей
Вторая причина «картографической целостности» России — социологическая — сводится к тому, что российское общество регионально однородно с точки зрения базовых установок и ценностей. Немного выделяются лишь некоторые национальные республики.
Под однородностью понимаются не пресловутые «традиционные ценности», культивируемые государственной пропагандой, а ценности с точки зрения социологии и институциональной экономики — то есть наиболее устойчивые социальные установки, которые не меняются десятилетиями.
Для сравнения таких ценностей в разных регионах России в 2018 и 2020 году Институт национальных проектов МГУ проводил две волны исследований, где использовал ту же методику, что и в World Value Survey. Выяснилось, что регионы с преобладанием русскоязычного населения не имели статистически значимых отличий по основным ценностям типа дистанции власти, избегания неопределенности, индивидуализма/коллективизма и краткосрочной/долгосрочной ориентации. Не влияли ни география, ни уровень социально-экономического развития.
Например, географически удаленный, но ресурсообеспеченный Красноярский край с доходами выше среднероссийских по полученному ценностному профилю почти не отличается от сравнительно небогатых Новгородской области на северо-западе, Калужской, Нижегородской или Ульяновской в центре или Ростовской на юге.
А вот от соседней Якутии, довольно схожей по географии и структуре расселения, Красноярский край имеет некоторые статистически значимые отличия, например, по таким параметрам, как дистанция власти и индивидуализм/коллективизм. Иными словами, между большинством регионов России социологические границы отсутствуют, в то время как некоторые национальные республики (далеко не все) на социологической карте все же слегка выделяются.
Важный параметр в проведенных исследованиях — дистанция власти. Она определяется как степень принятия формальных иерархий и неравенства. Этот показатель в Бурятии, Татарстане и Якутии оказался значимо ниже, чем в русскоязычных областях. Причины две: более молодое население и большее распространение клановых структур — традиционных неформальных связей внутри родственных групп, которые как бы защищают от подчинения формальным иерархическим структурам.
Иными словами, в национальных республиках, например, бедные жители сельских районов могли чувствовать свою большую включенность в вопросы местного самоуправления не через отсутствующие демократические институты (их в равной степени нет во всех регионах), а через традиционные родственные связи. В подтверждение этого объяснения в тех же республиках фиксируются более низкие показатели по параметру «индивидуализма».
Военное время скорее сглаживает ценностные различия между регионами, а не углубляет их. В некоторых республиках мобилизация проходила более жестко и массово, чем в русскоязычных областях. Это может снизить доверие к местным неформальным институтам, которые от нее не защитили. При этом вырастет дистанция власти и индивидуализм жителей этих республик, отчего ценностная карта России станет еще более однородной, минимизируя предпосылки для сепаратизма.
Разные скорости кризиса
Третья причина «картографической целостности» России — это зависимость экономических процессов в стране не от географии, а от отраслевой структуры. Внутри одного российского региона часто соседствуют центр-миллионник с диверсифицированной экономикой и десятки малых городов, зависимых от одной отрасли.
Специфика медленного экономического кризиса, в который входит Россия, в том, что скорость ухудшения ситуации будет определяться отраслевой принадлежностью отдельных городов, а не их географическим расположением или балансом сил в местных элитах. Важную роль будет играть степень огосударствления градообразующих секторов экономики — например, наличие предприятий ВПК.
Экономические проблемы создают разнонаправленную динамику не между регионами, а внутри каждого из субъектов. Грубо говоря, внутри региона может возникнуть финансовое напряжение между бюджетным сектором с одной стороны и частным сектором с другой, потому что последний не всегда получает адекватную поддержку. Такое напряжение не структурируется по территориальному признаку и не приводит к росту «регионального самосознания».
Для примера возьмем самый западный регион России — Калининградскую область. Из-за картографической логики ее часто называют одним из главных кандидатов на гипотетическое отделение. Сейчас балтийский эксклав кажется заложником разрыва экономических связей с Евросоюзом. Закрытые границы с Литвой и Польшей создали огромные логистические сложности. Дефицит цемента остановил стройки, которые были локомотивом экономического роста в регионе. Безработицей угрожала остановка производства немецких и корейских автомобилей на заводе «Автотор» в Калининграде.
Однако сейчас Калининградская область стала отличным примером того, как государство спасает стратегический регион. Появились субсидии на паромные перевозки из Санкт-Петербурга. Выпускать свои автомобили в Калининграде начал китайский Kaiyi, пришедший в регион при активном содействии Москвы.
А главное — поддержка бюджетного сектора. Если 20 лет назад Калининградская область была регионом малого бизнеса, транзита и торговли, где у каждого второго жителя была польская виза, то к концу 2010-х — это регион Балтийского флота и судостроения, а среди населения появилась значимая когорта спецслужбистов на пенсии, купивших недвижимость у моря. От былой «европейскости» региона осталась только прусская дачная архитектура.
Несмотря на невиданные для остальной России ограничения, жители западного эксклава оказались не отрезанными от государственной помощи, а ровно наоборот. Причем часть населения — работники ВПК, моряки Балтийского флота и их семьи, бюджетники всех видов — выгадали от географических сложностей региона.
Вместе с тем, как только вал государственной помощи сойдет на нет, структурные предпосылки для кризиса как минимум в транспортной и автомобильной отрасли только усилятся, что может потянуть экономику региона на дно. Насколько устойчивой тогда будет лояльность бюджетников — большой вопрос.
Схожие тенденции характерны для большинства российских регионов, независимо от географии. Получив в первом полугодии 2022 года сверхприбыль от экспорта энергоносителей, федеральная власть размазала их бюджетными вливаниями по стратегическим отраслям и регионам, а главное — по населению.
Это и помощь крупному бизнесу в пострадавших отраслях, и гособоронзаказ, и прямые субсидии некоторым категориям жителей, в том числе родственникам мобилизованных и наименее обеспеченным. В прошедшем году этот фактор активно стирал границы экономического неравенства между регионами.
В то же время под слоем размазанных бюджетных денег начали обозначаться тектонические сдвиги, проходящие вдоль не столько региональных, сколько отраслевых границ, с важной поправкой на логистику.
Регионы главной экспортной отрасли российской экономики — нефтяной — в 2022 году имели большие ресурсы и запас прочности благодаря высоким мировым ценам и отложенному эффекту западных санкций. Но уже с начала 2023 года стали намечаться проблемы, связанные с транспортным плечом. Регионы, экспортирующие нефть и газ в Европу (Поволжье и Западная Сибирь), с большой вероятностью ждет снижение добычи и переработки, а главное — снижение инвестиций в основной капитал.
Крупные нефтегазовые корпорации были основными добытчиками валюты не только для федерального бюджета, но и для региональных и муниципальных. Например, немалая экономическая самостоятельность Татарстана во многом держалась на компании «Татнефть». Благодаря ее отчислениям нефтяная столица региона — райцентр Альметьевск — многократно была в лидерах рейтинга «Самые благоустроенные города России». Не говоря уже о том, какие возможности это давало для региональных властей — развитие Казани, строительство нового университетского города Иннополис и так далее.
Сейчас ситуация резко изменилась: из-за высокой конкуренции за транспортные мощности именно регионы Поволжья могут первыми снизить добычу, а их выручка уже снизилась с декабря, после введения ценового потолка для российской нефти.
Это означает, что региональный и муниципальный бюджеты республики теряют запасной источник финансирования. А вместе с ним теряется и остаточный экономический суверенитет. Татарстан станет более похожим на другие промышленные регионы, зависимые от дотаций федерального бюджета.
То есть главной линией экономического раскола в России может стать граница не между регионами, а между бюджетным сектором и пострадавшими от санкций отраслями с преобладанием частного капитала. Уже сейчас этот фактор меняет экономическую географию страны. Несмотря на падение ВВП на 4%, в России есть несколько регионов, где сохраняется экономический рост. Большинство из них — это бедные регионы-реципиенты бюджетной помощи, например, Новгородская область, Карачаево-Черкесия, Тыва, Чечня.
Лидером роста — более чем на 5% — оказалась Курганская область, самый бедный и зависимый от федеральных дотаций регион Уральского Федерального округа. Причина проста: крупнейшим предприятием региона является Курганмашзавод, производящий БМП и другую бронетехнику. Уровень безработицы в этом традиционно депрессивном регионе снизился до 0,9%, что опять же объясняется нехваткой кадров на сборочных линиях, работающих на гособоронзаказ. Востребованные специалисты переезжают из моногородов соседней Челябинской области, ранее значительно более обеспеченной, но сильно пострадавшей от проседания металлургии.
Это, пожалуй, наиболее яркий пример того, как бюджетные вливания начинают менять экономико-географический ландшафт страны, но при этом еще больше усиливают экономическую зависимость регионов от Москвы и исключают возможности для любого размежевания по региональному признаку.
Региональные фронт-офисы
Экономическая централизация и увеличение зависимости регионов от центра, безусловно, случились не сейчас — они были одним из главных направлений внутренней политики все последние 20 лет. Этот процесс сопровождался стандартизацией правил для всех регионов, независимо от статуса, и встраиванием местных элит в единую вертикаль.
Самое заметное проявление последнего — технократизация губернаторского корпуса, когда после прихода в Кремль Сергея Кириенко в 2016 году в России стали появляться молодые главы регионов с одинаковыми фамилиями, похожими лицами и почти идентичными биографиями. Кадровая политика в назначениях глав субъектов заменила публичную политику: местные кланы теряли влияние даже в наиболее автономных республиках вроде Татарстана, Башкортостана и Саха (Якутии).
К 2022 году исполнительная власть в регионах была давно и надежно защищена от любой фронды и ориентировалась исключительно на выполнение показателей, определяемых в кремлевском Управлении внутренней политикой. Похожий процесс шел и в муниципальных органах власти: отмена выборов мэров почти во всех крупных городах, согласование назначений не столько с региональными, сколько с кремлевскими начальниками.
Довести процесс с муниципалитетами до абсолюта невозможно физически, да и не нужно — в России 1117 городов, но кадровый контроль требуется только в самых крупных и значимых. Причем это не ручной контроль из президентской администрации, а действительно система отбора и воспроизводства наиболее лояльных и эффективных исполнителей, обладающих понятной биографией и необходимыми управленческими навыками.
В 2022 году эта отлаженная система кадровой стандартизации регионов проходила тест на прочность, второй подряд после пандемии. Региональные власти попали под давление сразу с нескольких сторон. Экономические проблемы значимых отраслей, выполнение показателей Министерства обороны в рамках мобилизации, ужесточение требований по демонстрации лояльности и координации с силовыми органами.
А главное — в 2022 году появились первые признаки давления со стороны населения. Их самым заметным проявлением были коллективные обращения мобилизованных к губернаторам. В этой ситуации региональные технократы стали во всех смыслах фронт-офисом государственной корпорации.
Изменившийся в ходе мобилизации общественный договор накладывает дополнительные обязательства именно на региональную и муниципальную власть как на наиболее «близкий к народу» уровень. Это заметнее всего в малых городах. Показательно высказывание мэра одного из них: «В последний месяц люди на улице стали гораздо чаще останавливать и даже не просить помощи, а почти требовать объяснить происходящее, и никто не хочет слышать, что решения принимаются в Москве, а мы только исполнители».
Нарастающие социально-экономические проблемы будут снижать дистанцию между населением и муниципальной властью куда быстрее, чем федеральной. Муниципальным властям придется оперативнее реагировать на новые запросы со стороны горожан. Этот процесс может стать одним из определяющих для формирования региональной и городской повестки в 2023 году. Однако нет причин для того, чтобы среди новых требований со стороны общества возник запрос на региональный сепаратизм.
Напряжение, вызванное мобилизацией, радикальным ужесточением политического режима и неравномерным распределением господдержки, безусловно, изменит экономико-географическую структуру России. Но, в отличие от СССР конца 1980-х и России начала 1990-х, среди движущих сил этих изменений не будет ни национального вопроса, ни регионального федерализма.
