Российская власть не устает удивлять тем, как вяло и пассивно она реагирует на все более дерзкие атаки Украины на территории России. К обстрелам приграничных областей добавились вылазки диверсантов с захватом деревень, а теперь еще и атаки дронов — причем не где-то на окраине, а в Москве.
Все это не получает буквально никакой публичной ответной реакции. Владимир Путин традиционно молчит, его пресс-секретарь отправляет задавать вопросы Минобороны, Минобороны отстреливается бесконечными рапортами об успехах, которым уже давно никто не верит. Все это создает ощущение, что российское руководство в принципе не понимает всей опасности ситуации, в которой оказалась страна.
За более чем год войны произошла интересная эволюция того, как власть в России объясняет свои поражения. Примерно до конца лета прошлого года популярным был ответ: «Мы еще всерьез ничего не начинали» — известная фраза Путина, сказанная 7 июля на встрече с думскими фракциями. Тогда казалось, что Кремль знает, что делает, что в рукаве у него еще припрятаны тузы, а «военная мягкость» (с точки зрения ультрапатриотов) — это такая форма снисходительности, происходящая от силы, а не от слабости.
Тогда же многие говорили и про красные линии, за переход которых ожидались беспощадные и особенно разрушительные удары. Но потом плохие новости стали приходить одна за другой: убийство Дарьи Дугиной, отступление в Харьковской области, удар по Крымскому мосту, сдача Херсона, страшный удар по ПТУ в Макеевке и так далее.
За несколько месяцев сложилось ощущение, что те самые красные линии Кремля либо никогда и не существовали, либо стали чрезвычайно подвижными. Реакция же власти каждый раз была примерно одинаковой: девальвировать значение события, представить Россию жертвой (чем страшнее враг, тем убедительнее оправдания собственных поражений), деполитизировать проблему — и все это при отсутствии Путина в публичном поле.
Возможно, все это не имело бы серьезных последствий, если бы атаки не становились все более дерзкими. Диверсанты на танках в Белгородской области и дроны в Москве — это совершенно новый уровень опасности, по сути — физическая угроза населению. Такой масштаб никак не стыкуется с инертной реакцией власти, которая, что бы ни происходило, продолжает вести себя как ни в чем не бывало.
Мэр Собянин говорит о «незначительных повреждениях», пресс-секретарь Песков высоко оценивает работу российских военных («Все сработали должным образом»), Следственный комитет буднично возбуждает уголовное дело. А сегодняшнее выступление министра обороны Шойгу на селекторном совещании поражает концентрацией самовосхваления.
Так устроена российская система: все ее ресурсы сконцентрированы не на отражении атак и не на оценке ситуации, а на том, чтобы максимально снять с себя ответственность. Песков вынужден транслировать путинское спокойствие, даже если оно противоречит здравому смыслу. «Не нагнетать» — это один из способов не раздражать президента.
Минобороны отчитывается о сбитых или перехваченных беспилотниках, когда даже российские СМИ завалены сообщениями о пораженных ими гражданских объектах, жертвах и эвакуации жителей. Депутат Гурулев предлагает вслед за этим попросту ввести уголовную ответственность за съемки беспилотников: нет свидетельств, нет проблемы. На этом фоне лишь Евгений Пригожин бьет в колокола, но к этому все уже привыкли, понимая, что ни Шойгу, ни Герасимову это ничем не грозит. А могут еще и повысить, как Герасимова в январе, паникерам назло.
А что же Путин? Официальная реакция президента появилась лишь во второй половине дня и была предсказуемо рутинной: народ пытаются запугать, это террористическая деятельность, но «система ПВО сработала штатно». В остальном, как рассказал Песков, сегодня рабочий день у Путина начался «совсем рано», «он получал в прямом режиме информацию» от всех основных органов власти. Чем же будет заниматься сегодня президент? «Вопросами экономики и общением с предпринимателями — с акцентом на архитектуру, урбанистику, образование и другие области креативной экономики», — отвечает Песков.
В этом комментарии нет ни понимания масштабов происходящего, ни эмпатии к собственным гражданам и пострадавшим. Зато есть сигнал — президент старательно работает. Недоумение прорывается даже у привычных журналистов кремлевского пула, спрашивающих, не ждать ли прямого обращения президента к народу? «Выступать не планирует», — парирует Песков, давая понять, что Кремль не считает атаки чрезвычайным происшествием.
Путин не раз публично рассуждал о выдающемся терпении русского народа, его стойкости, понимании решений власти и консолидированности. По всей видимости, на основе этого президент и выстраивает свою коммуникацию с обществом. Какой бы дерзкой ни оказалась очередная украинская атака, Путин не считает, что она может спровоцировать недовольство властью в российском обществе.
Скорее, он опасается алармизма: если ощущение опасности в публичном пространстве станет слишком сильным, то власти придется мобилизовывать ресурсы для ответных мер. А это не вписывается в выбранную Кремлем тактику выжидания.
Поэтому комфортнее промолчать, представить провал успехом, не зацикливаться на атаках в СМИ — тогда не нужно будет ни реагировать, ни оправдываться. Линия «не нагнетай» уже давно стала внутриполитической ставкой Путина в отношениях с государственными институтами и элитой.
Однако в параллельном мире ультрапатриотов и военкоров происходит обратное: тезис «не нагнетай» превращается в демонстрацию беспомощности и неадекватности. И даже российское телевидение, хоть и минимизирует освещение атак, не может не продолжить накручивать население, рассказывая о бесконечно растущей военной угрозе извне.
За слабой, пассивной реакцией власти на атаки беспилотников стоят три главные причины: вера Путина в терпеливость народа, зацикленность органов власти на демонстрации своих корпоративных успехов и объективная военная неготовность России эффективно отвечать на подобные атаки. В российской системе первый, кто поднимет тревогу, получит по голове: всем проще все замять, чем признать уязвимость. Но проблема этой тактики в том, что у нее есть свои границы: власть народу нужна сильная, а выглядит она все более растерянной и беспомощной.
