Личности обычно вызывают больше интереса, чем цифры, документы или долгосрочные тренды. Поэтому неудивительно, что разговоры о «новом старом правительстве» России во многом свелись к обсуждению отправленных в отставку или получивших новые должности персонажей. Тем интереснее отложить вопрос о личных амбициях и борьбе башен и попробовать понять более долгосрочную, в некотором роде историческую логику состоявшихся назначений.
Главной неожиданностью по итогам кадровых перестановок стало назначение на пост министра обороны Андрея Белоусова — теперь уже бывшего вице-премьера по экономическим вопросам, который до этого с армейскими делами никак не ассоциировался. Между тем, если лучше присмотреться к назначенцу, логика такого решения становится понятна. Перестановки в Минобороны — это российская проекция глобальных трендов, которые были заметны задолго до начала войны.
Не считаясь с расходами
Белоусова часто называют «государственником», «дирижистом», «адептом бюджетных расходов» и даже «военным кейнсианцем», в том числе обращаясь к его статьям и диссертации, написанным в середине 2000-х. Но попытки классифицировать нового министра обороны через актуальные 20 лет назад дихотомии — «либералы» и «государственники», «кейнсианцы» и «монетаристы» — слишком упрощают портрет.
Работая в правительстве сегодняшней России, которая тратит более 30% бюджета на армию и военно-промышленный комплекс, оставаться либералом и сторонником свободного рынка можно лишь в умозрительной теории. Более того, рост государственных расходов, целесообразность которого отстаивает Белоусов, давно стал глобальным мейнстримом. Это новая нормальность, в которой в 2024 году живет весь мир, а не только правительство РФ.
Начиная с ковидного 2020 года практически все развитые страны значительно нарастили бюджетные траты. Сначала — на поддержку бизнеса и населения во время локдаунов, а с 2022 года — на производство вооружений. Последним оплотом фискальной дисциплины в ЕС остается Германия, но и она активно обсуждает возможность увеличения лимита госдолга — как раз для ускорения инвестиций в оборонную промышленность. Кроме того, в 2022 году та же монетаристская Германия направила немало бюджетных средств на ускорение энергоперехода (в ветроэнергетику и опережающее строительство терминалов для приема сжиженного газа), вынужденно отказавшись от российского трубопроводного газа.
Глядя на эти тенденции последних четырех лет, можно сказать, что Белоусов как кейнсианец просто дождался своего часа. Развитие всего мира пошло по тому пути, который хорошо изучен сторонниками активного государственного участия в экономике. Такие сценарии, кстати, сам Белоусов многократно описывал в прогнозах основанного им Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования.
В логике сменяющих друг друга экономических парадигм назначение Белоусова на важнейший министерский пост — это символическая веха. Однако она означает не начало нового, а фиксацию давно идущего и набравшего полную силу тренда, причем не национального, а мирового.
Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков так описал причины назначения Белоусова: «в силу известных геополитических обстоятельств» мы постепенно приближаемся к «ситуации середины 80-х годов». То есть власти новой России не хотят наступать на грабли имени маршала Устинова, многолетнего руководителя советского ВПК: Кремль стремится к гармоничному сосуществованию военного и гражданского секторов экономики. Потомственный экономист Белоусов, чей отец участвовал в разработке косыгинских реформ, как нельзя лучше подходит на роль управленца, ответственного за создание мощного (как при Брежневе), но при этом более сбалансированного и гибкого военно-промышленного комплекса.
К технологическому суверенитету
Назначение Белоусова вписывается в еще один важный мировой тренд — опять же, не новый, а уже набравший полную силу. Речь о победе концепции технологического суверенитета.
Десятилетие назад, в эпоху доминирования калифорнийского бигтеха, когда про Марка Цукерберга и Стива Джобса снимали голливудские байопики, технологические платформы казались по определению трансграничными. Соцсети, операционные системы и мобильные приложения воспринимались как неотъемлемые элементы глобализации, потребительская надстройка над ее экономическим и технологическим базисом. Если бы в 2014 году на Россию обрушились такие же технологические санкции, как в 2022-м, то ни бизнес, ни регуляторы в лице Минцифры, Минпромторга и Роскомнадзора, скорее всего, не смогли бы справиться с ситуацией.
Между тем за последние десять лет технологическая политика России существенно изменилась. Разговоры об «импортозамещении ПО» небезосновательно считаются синонимом распилов и откатов в IT-отрасли, но, несмотря на всю коррупцию, российский IT-бизнес постепенно достиг такого уровня устойчивости, которого хватает для работы в условиях ограниченного доступа к западной компонентной базе и цифровым решениям.
Последние два года показали, что Россия может не просто частично отгородить свою цифровую инфраструктуру от мировой, но еще и обеспечить рост локальных разработчиков, пришедших на замену глобальным компаниям. С компонентами микроэлектроники, на поставки которых наложены санкции, все намного сложнее, но подвижки тоже видны.
Немаловажную роль в этом очень неровном воплощении концепции технологического суверенитета сыграли Агентство стратегических инициатив и АНО «Цифровая экономика», созданные при участии Белоусова. Хотя главная заслуга, конечно, принадлежит Минцифры.
С этой точки зрения логично, что выглядящее неожиданным назначение Белоусова в Минобороны соседствует с рутинным переназначением министра цифрового развития Максута Шадаева. Несмотря на разговоры о конфликте этих двух ведомств из-за электронного реестра повесток, Шадаев сохранил свой пост, ведь он отлично подходит для цифровизации военной модели экономики.
Торжество кейнсианства
Многим такое торжество военного кейнсианства, особенно в технологической сфере, может показаться удивительным и неприятным виражом истории. Но, по сути, это всего лишь российская проекция общемирового тренда, начавшегося еще до пандемии COVID-19.
Когда в начале 2017 года в Белый дом переехал Дональд Трамп, мэйнстримные американские медиа писали, что он как будто возвращает повестку рубежа 70–80-х годов — торговые войны, поддержка американских производителей, реиндустриализация США и так далее. Тем не менее многие из этих тенденций сохранились и при президенте Байдене.
Перенос цифровых платформ и цепочек поставок в границы национальной юрисдикции — теперь центральный пункт промышленной и технологической политики и в США, и в Китае, и отчасти в ЕС. В Штатах квинтэссенцией политики нового протекционизма можно считать меры по ограничению экспорта полупроводников, дублирование части тайваньских заводов TSMC в Аризоне и угрозы блокировки соцсети TikTok, принадлежащей китайской ByteDance.
Пекин, в свою очередь, добился технологического суверенитета в области альтернативной энергетики. Это и поставки редкоземельных металлов, и экспоненциальный рост производства электромобилей и батарей для них, и мировое лидерство в изготовлении солнечных панелей.
На уровне теоретической основы такая политика властей США и Китая мало чем отличается от того самого «дирижизма», который приписывается Белоусову, помощнику президента Максиму Орешкину и экономистам этого «государственнического» круга.
Логика подобной системы подсказывает, что технологическое прогнозирование не менее важно, чем макроэкономическое. Минобороны США, например, в 2023 году приняло новую стратегию научно-технологического развития, где немало внимания уделяется работе со стартапами. Пентагон признал необходимость мониторить весь коммерческий сектор, потому что из-за скорости изменений невозможно заранее определить, где и как появятся очередные технологии двойного назначения. Этим же озабочено и НАТО: Альянс создает специальный акселератор для DeepTech-стартапов — то есть таких, которые используют сложные научные разработки.
Почти наверняка компетентные российские органы, зацикленные на изучении передового опыта недружественных стран, осведомлены об этих планах создания инновационной экосистемы НАТО. В таком контексте назначение Белоусова, который еще в 2014 году говорил — первым среди российских чиновников — о важности беспилотников, выглядит не сюрпризом, а следованием мировым практикам госуправления.
Придуманная тогда госпрограмма — Национальная технологическая инициатива — предполагала поддержку гражданских технологий в наиболее перспективных рыночных нишах. Но боевые действия показали, что уровень проникновения гражданских технологий на фронт чрезвычайно высок (взять хотя бы использование обычных коммерческих дронов DJI для корректировки артиллерийского огня). В результате отставание России в критических современных технологиях может оказаться важнее, чем паритет в числе боеголовок или превосходство в количестве танков.
Пока Сергей Шойгу принимал парады и строил парк «Патриот», Белоусов проявил себя как успешный пророк технологической войны. Другой вопрос — насколько эффективен чиновник будет сейчас. Правда, во многом это будет зависеть не от него самого, а, например, от скорости отказа Китая от углеводородов. Только за прошлый год Пекин инвестировал в альтернативную энергетику астрономическую сумму в $676 млрд, что сравнимо с ВВП такой страны, как Бельгия. Неудивительно, что с такими приоритетами Китай не спешит финансировать газопровод «Сила Сибири — 2».
Мировой тренд на технологический (а значит, и энергетический) суверенитет может обернуться для России весьма негативными экономическими последствиями. А если бюджетные доходы от экспорта энергоносителей просядут, российское военное кейнсианство потеряет устойчивость. Так или иначе, сейчас можно не сомневаться в одном: на этот счет в новом Минобороны скоро появится отдельный долгосрочный прогноз.
Если вы хотите поделиться материалом с пользователем, находящимся на территории России, используйте эту ссылку — она откроется без VPN.
