За последние несколько лет обвинения в манипуляциях статистикой в адрес российских властей стали обычным делом. И оснований для сомнений в достоверности действительно хватает: все большее количество данных оказывается засекречено, а многие показатели явно рассчитываются так, чтобы угодить начальству в Кремле. Однако все это еще не означает, что российскую статистику пора списывать, как когда-то советскую. Скорее, она просто требует более тщательной интерпретации.
Реальность и цифры
Многие претензии к российской статистике более чем обоснованы. Наличие в ней манипуляций самой разной природы и масштабов — хорошо доказанный факт.
Наглядный пример — это майские указы 2012 года, из-за которых данные о смертности в России оказались серьезно искажены. Чтобы отчитаться о выполнении поставленных Кремлем целей, региональные власти стали жонглировать кодами смертности и перебрасывать смерти людей из одной учетной категории в другую. Так, самоубийства превратились в статистическом учете в «повреждения с неопределенными намерениями», а «болезни системы кровообращения» — в смерти «от старости». Всего на разного рода «мусорные коды», по разным оценкам, сейчас приходится около 10% смертей в России.
К той же категории можно отнести статистику коронавируса. В 2020–2021 годах пандемия была серьезным стресс-тестом для системы учета и сбора информации в регионах — и мало кто прошел его успешно. Несмотря на весьма скромные официальные цифры, Россия стала одним из мировых лидеров по избыточной смертности (причем выше всего этот показатель был в регионах с самыми низкими официальными цифрами заболеваемости). К тому же на пике локдауна российские власти провели еще и перепись населения так, что большинство экспертов призывает не доверять ее результатам. Это имеет серьезные последствия для качества статистики в целом (очень многие показатели опираются на численность населения) и многое говорит о том, насколько точно российский госаппарат видит страну.
Проблемы с учетом не ограничиваются демографией. Похожие случаи есть в любой сфере государственной статистики. Экономисты могут рассказать, что рекордно низкий уровень бедности в России связан не только с реальным ростом доходов, но и с изменением методологии расчета. Социологи права — что судебные данные отражают не преступность, а приоритеты работы силовиков в условиях палочной системы. Экологи — что данные о выбросах загрязняющих веществ и отходах промышленности в России нельзя воспринимать всерьез, потому что они основаны на отчетности самих предприятий.
Мало того, Владимир Путин не скрывает своей любви к цифрам, которые показывают, как российские успехи опровергают мрачные западные прогнозы. В сочетании с советскими традициями очковтирательства, нарастающей авторитарностью системы власти и стремительным расползанием режима секретности на новые сферы все это ведет к закономерным вопросам о ценности тех показателей, что нам все еще доступны.
Парадокс недоверия
Однако презумпция недостоверности российской статистики оказывает исследователям плохую услугу. Во-первых, стоит задаться вопросом: откуда нам известны все эти случаи искажений? Инсайдеров, которые были бы готовы рассказать, как все устроено на самом деле, единицы. Зато признаки фальсификаций можно обнаружить в самих данных.
Нарисовать из головы какую-то цифру без последствий не так просто: все расчеты в статистическом учете взаимосвязаны, поэтому рано или поздно следы вмешательства будут обнаружены. Также производство каждого показателя — это процесс, в котором задействованы сотни людей. В таких условиях очень сложно скоординированно манипулировать данными. Гораздо дешевле корректно рассчитать показатель, но просто не публиковать его. Фальсификации могут быть более тонкими или более грубыми, но они почти всегда заметны.
Признаков, по которым можно обнаружить искажения, много: резкие изменения в методике расчета; необъяснимые скачки в динамике или региональном разрезе; использование показателя в качестве KPI или критерия для распределения ресурсов; наличие противоречивых источников и так далее. Ни один из них не гарантирует, что с данными точно что-то не так, но любой из них требует повышенной бдительности.
Во-вторых, искажения в статистике бывают разными. Намеренные приписки — это совсем не то же самое, что ошибки при сборе или объективные ограничения при попытках измерить реальность. Например, если одна компания по ошибке внесет лишний ноль в строку с бухгалтерской отчетностью, это может привести к неправильным оценкам масштабов всей экономики. Но злого умысла и попытки приукрасить реальность в этом могло и не быть.
Еще один вид искажений — неправильная трактовка данных. Например, может показаться парадоксальным, что ВВП России продолжает расти, несмотря на многочисленные и жесткие западные санкции. Поэтому возникает естественное желание списать этот парадокс на то, что российские власти просто фальсифицируют статистику.
Однако серьезных подтверждений того, что такие фальсификации действительно имеют место, до сих пор не появилось. Косвенные признаки статистических аномалий действительно есть, но они скорее связаны с тем, что традиционные методы замера могут работать не совсем так, как ожидается, в условиях резкой структурной трансформации экономики.
Более простое объяснение этого парадокса состоит в том, что и рост ВВП, и низкая безработица не столько опровергают наличие кризиса в российской экономике, сколько являются очередными проявлениями этого кризиса. Бесконечное производство вооружений и острый дефицит кадров снабжают российские власти красивыми цифрами, но они также разгоняют инфляцию и никак не способствуют долгосрочному процветанию россиян. Тот, кто говорит обратное, манипулирует данными — но совсем в другом смысле, чем угождающий начальству с помощью приписок чиновник.
Не выплеснуть ребенка
К любым государственным расчетам надо относиться осторожно. Эту осторожность нужно удваивать, если речь идет о данных из страны без разделения властей и институтов, защищающих независимость статистического учета. Проблема достоверности статистики сейчас актуальна не только для России, но и для многих других стран: от Китая, которого много лет обвиняют в разного рода подкручивании цифр, до США, которые вошли в этот клуб совсем недавно.
Поэтому тотальное недоверие российским официальным данным — это не столько здоровое сомнение, сколько форма интеллектуальной лени. Такой подход предлагает простой рецепт для быстрых выводов, не отягощенных реальными данными. Проблема в том, что добиться правильного понимания процессов, которые происходят в стране, таким образом обычно невозможно.
Несмотря на быстрое развитие цифровых методов и появление альтернативных источников данных, официальную статистику российских властей по-прежнему нельзя полностью заменить. Многие вещи про страну не может знать никто, кроме государства. Это естественная монополия, с которой приходится мириться.
Хорошая новость в том, что даже плохие или искаженные данные могут быть полезны — при условии, что мы понимаем, в чем именно их изъян. Благодаря этому исследователи все еще могут оценивать масштабы вброса голосов на выборах или реальную смертность от коронавируса.
Кропотливая работа со всеми доступными крупицами информации — единственный подход, позволяющий не терять связь с реальностью и избегать дорогостоящих ошибок. Другое дело, что открытых данных в России становится все меньше, но пока этот процесс не зашел слишком далеко.
Российский режим хоть и скатывается в жесткую диктатуру, сохраняет немало технократических институтов и практик. Непредсказуемая внешняя политика балансируется рациональным и мейнстримным экономическим курсом. И это сдерживает разрушение статистики в России.
Переход к системе параллельной бумажной реальности, когда одни цифры попадают во внутренние отчеты, а публике показывают нечто совсем другое, плохо совместим с эффективным управлением экономикой — во всяком случае, он не может произойти одномоментно. А если он все-таки случится, то мы об этом быстро узнаем.
Ссылка, которая откроется без VPN, — здесь.
