Пока Дональд Трамп разрывается между двумя утверждениями: «Путин хочет мира» и «Путин водит меня за нос [is just tapping me along]», — у Владимира Путина свое раздвоение. Подобное тому, о котором пишет в фундаментальной книге о холодной войне Сергей Радченко, профессор университета Хопкинса. Он напоминает, как Сталин сразу после Второй мировой войны разрывался между жаждой захватить как можно больше и желанием легализовать хотя бы часть захваченного, пусть ценой некоторых уступок.
Тогда это было очередным проявлением типичного для российской внешней политики колебания между силой и легитимностью. Москва могла позволить себе взять многое силой, но источник легитимности был в западных столицах, прежде всего — в Вашингтоне. А там сочли, что Россия требует слишком много — например, территории, которые она даже не завоевала: часть Ливии, турецкие проливы, северный Иран или остров Хоккайдо. И она слишком широко трактует освобождение части Европы от нацистов как мандат на установление коммунистических режимов вопреки результатам выборов.
Попытку наощупь найти этот узкий путь между двумя способами удержания своих завоеваний — одной только силой или при помощи внешней легитимации — мы наблюдаем сейчас в поведении Путина. При прежней администрации в Белом доме надежд узаконить захваченное было мало, но после возвращения туда Трампа они ожили.
Российскому лидеру явно польстило бы сравнение со Сталиным. Только что он переименовал аэропорт Волгограда в Сталинград — «по просьбам ветеранов СВО», — а в захваченном Мелитополе установили бюст Сталина. Сама обстановка, в которой Путин предложил начать прямые переговоры, призвана поддержать эту параллель.
Путин выступил с предложением в ночь после парада — то ли на правах наследника победителей, то ли уже сам как без пяти минут победитель. Выступил сразу после того, как по Красной площади прошла орденоносная колонна участников СВО, уравнивая фронтовиков Второй мировой и завоевателей Украины. Выступил непосредственно вслед за длинной серией встреч с иностранными лидерами, которые приветствовали новоявленных ветеранов с трибун: чем не глава новой «антифашистской коалиции»? Даже ночное время пресс-конференции имитирует сталинское «не гаснущее окошко в Кремле» — только что в юбилейном фильме к 25-летию правления Путина российским телезрителям показали его кремлевскую квартиру и ее — тоже ночью трудящегося — хозяина.
Между договорняком и победой
Свое ночное заявление Путин постарался оформить так, чтобы его не сочли согласием на украинское предложение о немедленном прекращение огня на 30 дней, которое решительно поддержали приехавшие в Киев европейские лидеры. В Москве это назвали ультиматумом, и пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков напомнил, что Россия ничего не делает под давлением.
Сделано все и для того, чтобы предложение Москвы не выглядело и как результат давления Вашингтона. Если президент Трамп тоже одобрил 30-дневное прекращение огня, то Путин выступил с совершенно иной идеей. Он зашел с противоположного конца: предложил начало переговоров без прекращения огня. А еще точнее — возобновление переговоров, прерванных в Стамбуле весной 2022 года, тоже проходивших параллельно с боевыми действиями.
Это напоминает предыдущую уступку Москвы: согласие на деэскалацию в Черном море в конце марта. Российскому руководству тогда тоже было важно подчеркнуть, что не происходит ничего нового: просто возобновляется зерновая сделка, не продленная в 2023 году. Похожим образом Москва подает и свою новую инициативу: не происходит ничего нового, после длительного перерыва мы всего лишь предлагаем возобновить переговоры 2022 года, прерванные Украиной по указке Запада. То есть мы предлагаем переговоры совсем не потому, что Трамп захотел.
Даже первые утечки о том, что Путин после парада Победы предложит переговоры, появились со ссылкой на источники в Китае, в частности на слова китайского министра иностранных дел Ван И. В своем ночном выступлении Путин подал инициативу как продукт совместного производства: среди тех, кого он благодарил «за посреднические усилия», были Китай, Бразилия, другие страны Глобального Юга, но и — «в последнее время» — новая администрация США.
Даже предложенная дата для начала переговоров — 15-е, а не 12 мая, — была выбрана для того, чтобы показать: российская инициатива — это не ответ на украинское предложение и не результат чьего-то давления, а нечто совершенно отдельное и независимое.
Инициатива Путина вдобавок лучше обслуживает интересы России «на земле». Российские спикеры раз за разом повторяли, что простое прекращение огня дает военное преимущество Украине, которая воспользуется паузой, чтобы строить укрепления, безопасно производить и завозить оружие, проводить мобилизацию. Предложенные Путиным переговоры без прекращения огня, напротив, дают преимущества России. Российская армия продолжит наступать на фронте и бомбить украинские тылы, подкрепляя дипломатическое давление военным.
Выбранный формат контрпредложения позволяет одновременно предотвратить или отсрочить гневный выход Трампа из переговоров, анонсированный им на случай несговорчивости обеих или одной из сторон. И одновременно успокоить собственное окружение, армию, внешних наблюдателей и, наконец, провоенную часть российского общественного мнения, которая больше всего опасается «договорняка» и «нового Минска».
Прочность власти Путина кажется практически не зависящей от общественных настроений, однако как для достижения мира, так и для возможного продолжения боевых действий российский лидер нуждается в поддержке общества — и особенно его ультрапатриотического сегмента.
Упор на то, что Россия пока всего лишь возобновляет прерванные стамбульские переговоры, больше всего подходит для балансирования между компромиссом и стремлением воевать, между легитимностью и силой. В конце концов, о чем были переговоры 2022 года, как не об украинских уступках в обмен на прекращение российской агрессии, — то есть об условиях российской победы? Тогда ни Украина, ни Запад не были готовы к легитимации российских завоеваний, сейчас такой готовности больше. Трамп прямо подталкивает Украину к уступкам.
Однако даже нынешняя американская администрация, судя по угрозам Трампа то хлопнуть дверью, то перейти к каким-то новым, особенно сокрушительным санкциям, оказалась не готова к объему российских требований. На российскую инициативу Трамп отреагировал двусмысленно: с одной стороны, он капслоком побуждает Зеленского немедленно согласиться на прямые переговоры и ехать в Стамбул, с другой — не выражает уверенности в их успехе, а только замечает: по крайней мере наступит ясность и «европейские лидеры и США будут знать, где мы находимся».
Зеленский в тот же день отразил российский бросок, объявив, что 15 мая будет в Стамбуле для личной встречи с Путиным. Так, опережая события (обычно первые лица встречаются, когда делегации уже договорились), он пытается показать, что российское предложение нацелено не столько на ускоренное достижение мира, сколько на затягивание войны.
Щедрое предложение — или программа-минимум
Когда Трамп обещал быстрое достижение мира, он, судя по всему, стал очередной жертвой рационализации мотивов, которые привели Путина к войне. Эта рационализация распространена в западном общественном мнении далеко за пределами нынешнего Белого дома. До некоторой степени она является продуктом российской пропаганды, которая, оправдывая агрессию для внешней аудитории, выбрала наиболее рациональный аргумент — поставляя, как когда-то советское автомобилестроение, более качественный продукт на экспорт, чем на собственный рынок.
Этот аргумент называется «война, вызванная расширением НАТО». И хотя при самом беглом взгляде видно, что НАТО расширялось на самых разных направлениях, а его шансы распространиться на Украину были исчезающе малы, причинно-следственная связь между экспансией Альянса и войной выглядит наиболее убедительной для западного общественного мнения.
Отсюда упрощенное понимание Трампом пути к миру. Байден подтвердил для Украины возможность вступить в НАТО, это спровоцировало российское нападение — значит нужно официально закрыть двери НАТО для Украины, и причины войны будут устранены.
Однако за 100 дней у власти в администрации Трампа поняли, что для остановки агрессии Россия требует устранить гораздо более широкий набор «первопричин конфликта». Вместо одного пункта про НАТО надо идти навстречу Москве по многим пунктам, соглашаясь на пересмотр части итогов победы Запада в холодной войне. Или не идти.
Трамп уже выражал готовность официально признать российскую принадлежность Крыма и фактический контроль над территориями России по линии фронта, начать процесс отмены санкций, нормализовать торговые и дипломатические отношения, опять допустить Москву к совместному участию в решении мировых проблем. Это та легитимация, которая могла бы побудить Кремль отказаться от дальнейшего использования силы.
В представлении Трампа он делает щедрое предложение. Однако повторение Путиным формулы об «устранении первопричин» и их расширенное толкование его подчиненными говорит о том, что в Москве пока не отказываются от максималистских требований. Что если Путин и не против мира, то это мир на условиях, близких к тем, что были изложены в ультиматумах Западу осенью 2021 года, и «целям спецоперации», заявленным весной 2022 года. То, что в Вашингтоне готовы принять в качестве максималистской запросной позиции для начала переговоров о мире, в Москве все еще считают чем-то вроде программы-минимум.
По отношению к Украине Трамп готов идти очень далеко, объясняя, что уступками можно склонить Путина отказаться завоевать всю страну. Однако даже не очень расположенный к Зеленскому и европейцам Трамп не понимает, как уступить территории, «которые Россия даже не завоевала», снять чужие санкции или заставить Европу поддаться российскому давлению. Вкупе с притязаниями Москвы на то, чтобы иметь возможность влиять внутри Украины не только на присутствие иностранных баз и состав вооруженных сил, но и на языковые и образовательные законы, вопросы исторической памяти и даже на выборы, это заставляет даже нынешнюю американскую администрацию говорить о том, что Москва «хочет слишком много».
Однако Россия все шире живет войной. Образ врага становится все более демоническим, участников боевых действий все больше героизируют и приравнивают к ветеранам Великой Отечественной, в селах и городах больше убитых и раненых, у военной экономики все больше выгодоприобретателей, все больше репрессированных «предателей». Даже в ночном предложении переговоров Путин употребил слово «война», а не СВО.
Чем дольше и шире военные усилия, тем убедительней должен быть их результат. Три года разговоров о войне с «поднявшим голову нацизмом» сузили поле для идеологического маневра: ведь с нацистами не договариваются — их побеждают. По этой причине то, что Трамп считает щедрым предложением, внутри России непросто будет оформить в качестве победы.
Отсутствие множества санкций, SWIFT и авиасообщение, мировые бренды и контроль над Крымом были уже до нынешней войны. А юридические тонкости признания этого контроля большинство россиян волнуют гораздо меньше, чем дипломатов. Даже украинское руководство до начала широкомасштабной войны говорило, что не рассматривает вариант военного возвращения Крыма, отложив его на далекое гипотетическое будущее. При таком образе победы, похожем на довоенную реальность, возникает вопрос: зачем воевали.
После трех лет войны кроме Крыма Россия контролирует те же два областных центра, что и до, добавив к ним несколько районных центров разной значимости и 100 тысяч квадратных километров — целую Португалию или Болгарию — правда, преимущественно выжженной земли. Причем международно-правовой статус этих двух областных центров и Крыма не изменился даже для стран «глобального большинства»: их практически нигде не считают российской территорией.
Важные для воинствующих патриотов символические цели вроде Харькова и Одессы, смены власти в Киеве и пересмотра украинских законов тоже не достигнуты. Такой образ победы сложно продать не только российскому населению, но и вписать в ряд славных побед великих правителей России, чем, несомненно, озабочен Путин, погруженный в непрерывное изучение исторической литературы, читающий лекции по истории журналистам и иностранным лидерам.
Именно в этом причина парадоксальной настойчивости Кремля в вопросе признания за ним незавоеванных территорий. Фактически удержать фактически захваченное — это локальный успех оружия, ограниченная победа силы. Зато заставить уступить незавоеванные территории — это слом политической воли оппонента, осязаемый успех в области не только силы, но и легитимации самых разнообразных, даже абсурдных российских требований.
Новая старая Ялта
Хоть Кремль и подчеркивает несгибаемость, на разные лады говоря об «устранении первопричин», ему пришлось оставить некоторое количество максималистских позиций, спешно занятых в период резкого охлаждения отношений между Зеленским и Трампом. Тогда казалось возможным протестировать требования вроде полного прекращения военной помощи, внешнего управления ООН в Украине или украинских выборов как предварительного условия начала переговоров.
Эти идеи Белый дом отверг, поэтому больше нет речи о полной нелегитимности Зеленского и всей украинской системы власти, которая, как говорил Путин в конце марта, находится в руках неонацистских формирований. Москва больше не настаивает, как в первые месяцы года, на том, чтобы говорить о мире в Украине только напрямую с Вашингтоном без участия Украины. Снято требование отменить до переговоров голосованием в Раде закон, запрещающий переговоры с Путиным. Само предложение начать прямые переговоры возникло в условиях своего рода соревнования по миролюбию между Киевом и Москвой перед лицом новой американской администрации.
Другие признаки гибкости российской позиции — например, статья Financial Times, которая со ссылкой на шесть источников утверждала, что Путин готов согласиться на фиксацию конфликта по линии фронта без передачи России незавоеванного, — были дезавуированы Песковым, Лавровым и другими официальными лицами.
Администрация Трампа исходит из того, что после трех лет Россия устала от войны, поэтому перспективы восстановления отношений в обмен на прекращение боевых действий и территориальные приобретения достаточно, чтобы в Кремле согласились на мир. Москва, напротив, полагает, что на другой стороне сложилась выгодная для нее комбинация: истощение Украины, усталость Запада, отсутствие интереса к Украине у Трампа, неприязнь к Зеленскому приведут к исполнению оставшихся пунктов российского ультиматума мирными средствами. Угрозы новых сокрушительных санкций, которые Трамп периодически высказывает публично и передает через российских переговорщиков, смягчает его же непоследовательность в тарифной войне с Китаем и другими.
Раньше и больше, чем в администрации Трампа, образ большой выгодной сделки между великими державами популярен в Москве. Здесь примером такой сделки считается Ялта, якобы зафиксировавшая согласие западных союзников на российскую сферу влияния. Отсюда постоянное желание «новой Ялты» — то есть дипломатической легитимации нынешних российских притязаний.
Мало кто вспоминает, что Ялта в действительности провалилась. Записанные Черчиллем и Сталиным на салфетке процентные доли влияния в разных странах на юго-востоке Европы не были соблюдены, никакая Ялта не предполагала превращения государств Центральной и Восточной Европы в коммунистические диктатуры, их удалось насадить только силой. Развернулась не запланированная никакими ялтинскими соглашениями холодная война, гражданская война в Греции, берлинский кризис и, наконец, начавшаяся с санкции Москвы корейская война — первая в истории прокси-война между странами, обладающими ядерным оружием, в которой многие тогда увидели начало Третьей мировой.
Замерев в точке хрупкого равновесия между силой и легитимностью, даже отступив от некоторых своих требований в Азии и Африке, Сталин в конечном счете выбрал силу как более надежный способ удержания завоеванного. Путин пребывает в схожих раздумьях, и не исключено, что, пройдя через аналогичные сомнения, он, не испытывая доверия к Западу как источнику легитимации, сделает тот же выбор.
Ссылка, которая откроется без VPN, — здесь.
