Вопреки представлениям, что российскую элиту времен Владимира Путина интересовали только деньги, его режим всегда имел идеологию. Уже в первый год своего правления, в декабре 2000 года, президент вернул советский гимн. Это был политический акт с четким выстраиванием идеологических приоритетов.
Даже само хозяйственное устройство системы — выкачивание углеводородной ренты для нужд узкой группы правящей элиты при активном вмешательстве государства в экономику — это тоже идеология. Как и отказ от ротации власти, окончательно оформившийся после референдума об обнулении сроков Путина.
Идеология путинизма не систематизирована, но она существует и разбросана по его речам, статьям и интервью. Война потребовала более четкой ее артикуляции. Канонизация оказалась необходимой еще и потому, что воинственный, антилиберальный, антизападный, изоляционистский, патерналистский, жестко авторитарный режим Путина в период между 2020-м и 2022 годом вошел в стадию зрелости.
Принуждение страны к архаике и «возвратному тоталитаризму» (термин Льва Гудкова) нуждается в идеологической поддержке. Спустя восемь месяцев войны усилия по оформлению вполне официальной идеологии, которая к тому же должна оправдать войну, стали особенно заметными. Путинская автократия в своей зрелой стадии движется если не к теократии, хотя активность Русской православной церкви резко увеличилась, то, по крайней мере, к идеократии.
Культурное кодирование
Происходящее входит в противоречие с Конституцией России, которая прямо запрещает существование доминирующей официальной идеологии. Но, во-первых, кто вообще обращает внимание на Основной закон, и, во-вторых, уже раздаются голоса в пользу правки Конституции.
Например, на заседании Всемирного русского народного собора в октябре 2022 года, сильно напоминавшем пленумы ЦК КПСС по идеологии, руководитель фракции партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов настаивал на необходимости отмены статьи 13 Конституции, ставящей под запрет государственную и обязательную идеологию. Шли разговоры и об отмене статьи 2, согласно которой человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Предлагалась ультраконсервативная модель, давно известная в истории, — вера, семья и Отечество.
Идея своего рода систематизации и кодификации идеологии вылилась в оформление некоего коллектива, призванного подготовить для вузов «идеологическую дисциплину». Индоктринации детей в детских садах и школах уже мало, необходимо унифицировать представления о мире студентов (получается, что и преподавателей с их неизбежной чисткой).
Такой курс существовал в советское время, назывался он «научный коммунизм». По аналогии новый предмет можно было бы обозначить еще более абсурдным оксюмороном — «научным путинизмом». Предполагается, что называться он будет нарочито скучно — «Основы российской государственности».
Курс должен состоять из четырех разделов: история (историческая политика в виде навязывания мифологизированной официальной версии истории — а это один из инструментов управления сознанием россиян); культурные коды (само название говорит о том, что речь пойдет о передаче из поколения в поколение «духовно-нравственных» традиционных ценностей, которые тоже, согласно поручению президента, необходимо унифицировать усилиями правительства и региональных органов власти); Россия в мире (оправдание изоляционизма, антизападничества, национального превосходства); образ будущего (в стране отсутствует какое-либо целеполагание и необходима некоторая конвенция по поводу того, что, помимо победы над Украиной и уничтожения пятой колонны, собирается делать государство и куда оно идет).
Под стать поставленным задачам и кураторы. История — это Владимир Мединский, бывший министр культуры, помощник президента и глава Военно-исторического общества, основной носитель российской ретрополитики и полководец в войнах памяти, которые Россия вела и ведет, например, с Польшей.
«Коды» — это директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, сторонник сохранения и продолжения имперской и милитаристской «традиции». Сергей Караганов, давно оправдывающий радикальное изменение вектора внешней политики, — естественный супервайзер нового, глобально спойлерского, места России на планете, где ей приходится противостоять «коллективному Западу», «либеральному тоталитаризму» и консолидированной «анти-России».
Михаил Ковальчук, личный друг Путина, глава Курчатовского института, как можно предположить, будет формулировать инновационный образ России как самодостаточной высокотехнологической державы (вероятно, как в советские годы, за счет закрытых НИИ и «шарашек»).
Все это вместе, естественно, оправдывает культ несменяемого вождя и идею жертвенного героизма (в том числе героической смерти) на справедливой, оборонительной, освободительной войне.
По сути, на выходе должен возникнуть своего рода «Краткий курс истории ВКП(б)», только в разных отраслях знания. К слову, в эту четырехтактную модель не вошла экономика, а, например, Сталин огромное внимание уделял подготовке «единого» учебника политэкономии. Для путинской модели, впрочем, гораздо важнее история, поэтому, помимо всего прочего, властями принято решение подготовить единую концепцию преподавания истории в вузах.
Все это удивительным образом сочетается со своего рода божественным дискурсом, согласно которому Россия борется с силами зла и сатаны. И в этом нарративе чрезвычайно полезен не только патриарх Кирилл, давний борец с правами человека и секуляризацией, но и Александр Дугин, который представляет специальную военную операцию как «войну рати архангела Михаила против дьявола».
Чужая цивилизация, которая, впрочем, крепко поселилась в потребительских привычках россиян, — это сатанинские силы. И неслучайно один из подчиненных Николая Патрушева в Совете безопасности недавно повел разговор в таких еще до недавнего времени экзотических терминах — он объявил о необходимости «десатанизации» Украины. В число носителей сатанинской ереси вошли даже любавические хасиды.
При всех попытках придать идеологическому процессу упорядоченный и систематизированный характер, сама идеология лишена одной из главных составляющих — представлений о целях развития и соответствующего им образа будущего. Абстрактная победа над «дьяволом» и прочими всадниками апокалипсиса с архаичным, из времен опричнины, криком «Гойда!» не может заполнить пустоту, которая зияет в будущем.
Проблема в том, что путинская идеология — это идеология прошлого, а не будущего. Представить в качестве нашего светлого будущего наше темное прошлое недостаточно для того, чтобы предложить нации нечто удобоваримое в качестве компенсации за страдания, пережитые во время битвы с дьяволом в образе украинского националиста и оружия НАТО. А просто выдумать национальную идею, как это пытаются сделать кремлевские политологи, невозможно. Она окажется абсолютно искусственной.
Этим уже занимались приглашенные Кремлем интеллектуалы в 1990-е — и безуспешно. Образы будущего рисовали команды, работавшие, например, в период президентства Дмитрия Медведева с его мозговым трестом, Институтом современного развития. Но тогда представления о будущем и дорожные карты строились исходя из совершенно иных предпосылок — предполагалось, что Россия пойдет по пути форсированной модернизации государства и общества.
Путинская же идеология — контрмодернизационная. А предлагать в качестве модели развития Россию эпохи Ивана Грозного или Сталина — все-таки странно. Россия идет в будущее, повернутая к нему спиной.
Прикладная русская идея
Война Путина — это имплементированная на практике русская идея, которая тоже никогда не была закреплена ни в каком каноне, но власть и по крайней мере часть населения всегда интуитивно понимали, о чем идет речь.
Агрессивный русский национализм, перемешанный с империализмом (включая территориальный аспект «Русского мира», простирающегося очень широко, в том числе в западном направлении), русским мессианизмом, идеей «особого пути», десятилетиями и даже столетиями давал основания для формирования устойчивого синдрома превосходства духовной сути русской нации. Превосходства над Западом, который, согласно представлениям идеологического истеблишмента, находится в состоянии перманентного упадка, причем десятилетиями, если не столетиями.
Разумеется, модернизация, которая происходила не просто в последние годы, а начиная с первой половины 1960-х годов, когда в СССР стал формироваться городской образованный средний класс («образованщина» — в соответствии с презрительным термином Александра Солженицына), входит в противоречие с традиционализмом, иной раз близким к фундаментализму.
Тем более архаичные фанаберии «православных чекистов» были далеки от интересов, в основном прагматических и бытовых, модернизированного российского общества, адаптировавшегося после периода транзита 1990-х годов к жизни в условиях открытой рыночной экономики.
Тем не менее Путину на определенном этапе взросления его режима удалось продать значительной части российского населения веру в необходимость вернуть великую державу. Также удалось убедить и в реальности угроз, якобы исходящих от либерального Запада и не менее либеральной, предательской по сути своей, пятой колонны внутри страны.
Ничего нового в этом нет, но по мере усугубления авторитарного характера режима все более архаичной становилась идеология и все навязчивей — пропаганда. Тем меньше оставалось надежд на продолжение когда-то начатой модернизации государства и общества.
В итоге этих надежд не осталось вовсе, а вошедший в стадию абсолютной зрелости авторитарный режим, начавший расширение пространства «Русского мира», востребовал писаную и систематизированную идеологию. Идеологию оправдания войны и архаизации.
«Мы» и «они»
Функция идеологии — унификация массового сознания и представлений подданных об истории и политическом устройстве мира, внедрение и закрепление массовых ритуальных практик (например, поднятие флага и «Разговоры о важном» в школах, национализация государством и приспособление Кремлем к своим целям гражданских инициатив вроде «Бессмертного полка» и прочее).
Идеология, состоящая из исторических, культурных, религиозных мифов, выдуманных традиций, обид, ресентимента, призвана легитимировать авторитарный режим. И делегитимировать всех, кто выступает против режима и не разделяет господствующих представлений о реальности. Идеология позволяет более четко и внятно выделять из человеческой массы врагов, иноагентов, национал-предателей, ЛГБТ-активистов, то есть — Чужих.
Идентичность здесь строится как негативная — от противного: вот Чужие, а вот «мы», и «мы» не такие, как «они». «Мы» духовные, традиционные, самобытные, уникальные, жертвенные, суверенные; «они» — бездуховные, рациональные, нетрадиционные, клишированные, космополитичные.
«Мы» — это не отдельный человек, это масса, в которой имеет смысл раствориться, чтобы спокойно и беспроблемно существовать в политическом и бытовом смыслах. «Мы» — это и маркер для (само)идентификации, и способ убедить общество, что есть некое большинство, выбиваться из которого не стоит. В этом смысле «Мы» — это и политтехнология, и целевая аудитория этой политтехнологии, и идеологическая конструкция.
Правда, если раньше от этого «мы», от масс требовалась пассивная молчаливая конформистская поддержка, то сейчас этого уже недостаточно. Надо предоставить режиму свое тело, чтобы верховный вождь мог использовать биомассу в священной войне с сатанинскими силами Запада. Это уже элемент даже не авторитарных, а тоталитарных практик.
Как в свое время заметил директор Эрмитажа Пиотровский, «все мы — милитаристы и имперцы». Имперская идея, лейтмотив колонизации — центральное звено идеологии Путина и войны. Причем в этой идеологии нет ничего нового, она почти буквально заимствована из времен сталинизма и еще более ранних евразийских и даже славянофильских нарративов.
Война — восстанавливающая историческую справедливость, оборонительная (еще день-два, и на нас бы напали, поэтому мы нанесли превентивный удар), освободительная (земли империи, по формуле Путина, следует «возвращать и укреплять»).
Буквально за несколько лет режим проделал эволюцию от культа Победы 1945 года к культу войны как таковой. Если использовать выражение историка Евгения Добренко, это была эволюция «от мемориализации жертв к монументализации победителей». Причем Путину удалось навязать существенной части общества представления о том, что «спецоперация» 2022 года — это естественное продолжение Великой Отечественной войны. В целом же — это экзистенциальная битва российской цивилизации с Западом.
Специальная идеологическая операция
В дискурсе Путина появляется термин «страна-цивилизация». Раньше, впрочем, чаще говорилось о «государстве-цивилизации» (здесь уместно вспомнить об еще одном двойном термине, характеризующем российскую авторитарную систему, — «власть-собственность»: у кого власть, у того и собственность). Государство не просто сакрально, не просто предмет поклонения и та субстанция, за которую можно и нужно отдавать жизнь, это еще другая, отличная от всего остального мира цивилизация, стоящая выше других цивилизаций.
У этого государства-цивилизации особый путь и особая «тысячелетняя» история. Внутри этой истории из поколения в поколение передаются культурные коды, уже фактически записанные в политическом ДНК нации (в конце октября в Сочи прошла конференция с симптоматичным названием «ДНК России», именно там и обсуждали особенности курса «Основы российской государственности»).
У этой уникальной истории и культуры есть свой пантеон героев. Он был сформирован еще в советскую эру и в неизменном виде вернулся в путинскую эпоху: Александр Невский, Иван Грозный, Петр Первый, Сталин, Гагарин и так далее.
«Государство-цивилизация, — писал социолог культуры Даниил Дондурей, у которого придворные спичрайтеры позаимствовали и этот термин, и понятие «культурные коды» (его он, впрочем, использовал не в положительном, а негативном смысле), — как суперинститут защищает народ, традиции, свою историю, культуру. Мораль, «правила жизни», но главное — свои отличия и суверенитет. Необходимо постоянно демонстрировать сверхсилу. Надо твердо знать, что любые жертвы приносятся ради сохранения сильного государства».
Как отмечает социолог Лев Гудков, «главное в этом процессе — утверждение идеалов самоотвержения ради государства, а значит, метафизика «врагов» и идеологема «особого пути», то есть состояния культурного изоляционизма, блокирующего в массовом порядке возможности плюрализма, значимости субъективной автономии, личного достоинства, гражданской инициативы».
Внутри этой «тысячелетней» истории государство-цивилизация все время обнаруживало себя в борьбе с завистниками и супостатами, и всякий раз ему приходилось показывать кукиш Западу, демонстрировать мускулы и уникальные бомбы, побеждать в космической гонке и гонке вооружений, «запускать ежа в штаны» конкурентам, согласно бессмертному выражению Никиты Хрущева.
Логика перманентной борьбы крайне важна, потому что она касается не только строго милитаристских сюжетов: государство всегда и везде, преодолевая невероятные трудности, обязано побеждать — и на коммунистических стройках века, и в области балета, и в спорте, и в строительстве путинских олимпийских объектов, и на войне с Украиной и Западом.
Важная концепция в этом контексте — суверенитет, понимаемый как автаркия и ничем не ограниченная политическая и репрессивная власть внутри страны. Суверенитет — это мишень для недругов, желающих ослабить и расчленить Россию, он подвергается разнообразным гибридным атакам извне и подтачивается изнутри пятой колонной.
Чтобы ответить на все эти угрозы, нужны компетентные органы. Отсюда и очевидные бюджетные приоритеты — финансирование силовиков ради более эффективной защиты суверенитета государства-цивилизации.
К силовым органам примыкают те, кто занят массовым производством представлений о происходящем, пропагандисты и «журналисты», обслуживающие власть, — неслучайно они одними из первых получили бронь от частичной военной мобилизации. Производство этих представлений, в отличие от отраслей промышленности, не знает остановки и постоянно растет.
Производителей идеологем и мифологем Даниил Дондурей по аналогии с силовиками называл «смысловиками». По сути, силовыми органами оказываются Министерство культуры, Роскомнадзор и прочие ведомства и институции вроде РПЦ, стоящие на страже традиционных ценностей и идеологической чистоты. Они вправе блокировать и запрещать медиа, снижать продажи книг авторов — противников войны и Путина, вычищать их фамилии из афиш театров.
Война и героизация насилия становятся компенсаторными механизмами, замещающими неудачи и стагнацию в гражданской жизни и экономическом развитии. В этой ситуации «образы величия заимствуются из истории — а именно из истории военных триумфов», — пишет философ Александр Рубцов. Но теперь работает не только история, но и современная, происходящая здесь и сейчас, война, являющаяся продолжением славной биографии наших побед.
Нынешняя война вытекает из истории, обусловлена историей, объясняется историей. Причем как реальными историческими обстоятельствами — фактически мы наблюдаем продолжающийся болезненный распад советской империи, так и выдуманными и приспособленными к задачам власти историческими мифологемами об отсутствии украинской государственности как таковой и вековечном стремлении Запада уничтожить Россию.
Нарративы и идеологемы в слегка осовремененном виде заимствуются из сталинского времени. Готовность значительной части населения принимать их за чистую монету представляет собой процесс очень быстрой реанимации спящих имперских и ресентиментных элементов массового сознания.
Предложение идеологии разбудило спрос на нее. А сама идеология обрела материальное воплощение и была подкреплена конкретными политико-военными актами: сначала — присоединением Крыма, затем — специальной военной операцией.
Специальная идеологическая операция продолжается. Причем, судя по всему, даже более успешно, чем военная.
