Сближение Москвы и Минска традиционно притормаживали опасения Лукашенко по политической линии: интеграция интеграцией, но утратить контроль над Беларусью ему явно не хотелось. Однако в последние годы системные расхождения начали проявляться в неожиданной сфере — экономическом регулировании. Россия, несмотря на частичную перестройку экономики на военные рельсы, сохраняет все базовые рыночные механизмы. А вот Беларусь шаг за шагом возвращается к командно-административной системе.
Движение с разворотом
Порвав с советской плановой системой, Беларусь переходила к своему «социально ориентированному» рынку со всеми перестроечными болезнями типа директивного кредитования и перекрестного субсидирования. Десятилетиями одни категории потребителей компенсировали расходы других, а банки обслуживали заранее установленные объемы льготных кредитов для приоритетных секторов. Сельскому хозяйству давали деньги на посевную, промышленности — на модернизацию, поддержку экспорта, развитие инфраструктуры.
По оценкам МВФ, в 2011–2014 годах объем директивных кредитов составлял 4–9% ВВП Беларуси. А в 2015-м более 40% кредитного портфеля коммерческих банков было сформировано из директивных кредитов. Многие из них затем становились проблемными, так что рассчитываться приходилось государству.
Во второй половине 2010-х годов предпринимались попытки исправить ситуацию. Новое руководство ЦБ во главе с Павлом Каллауром добилось перехода к более классической кредитно-денежной политике — без экспериментов с печатанием денег. А проблему плохих кредитов госсектора начали решать, создав Банк развития. Он взял на себя проблемные активы, перешел к привлечению кредитов на международных рынках, получил доступ к средствам семейного капитала.
Но рыночный путь оказался тернист. Несколько волн западных санкций — в 2020-м за репрессии после президентских выборов и в 2022-м за поддержку российской агрессии против Украины — существенно сузили пространство для маневра. Белорусским властям пришлось все более креативно подходить к поиску ресурсов для поддержания экономики на плаву: обращаться к советскому опыту и отказываться от рыночных механизмов. Что также означало — все дальше отходить от практик российской экономполитики.
Цены велено остановить
В 2022 году стремительный рост российских оборонных расходов открыл для Минска новые возможности, которые белорусские власти восприняли как подарок судьбы. Однако ускорение инфляции поставило под угрозу устойчивость существовавшей модели. Удерживать цены решили наиболее простым, с точки зрения белорусских властей, способом, известным с советских времен — директивным ограничением их роста.
В октябре 2022 года государство начало регулировать цены на сотни товаров. Соответствующее постановление правительства перекроило работу бизнеса в стране, потребовало множества корректировок и разъяснений. Экономический блок правительства аккуратно уговаривал Лукашенко ориентироваться при формировании цен на себестоимость, но тот настаивал, что главное в этом деле — справедливость. При этом в России в то же время решили бороться с инфляцией и разогревом экономики совсем иначе: повышением ключевой ставки.
Власти Беларуси признавали отдельные признаки перегрева экономики — и разрыв выпуска, и перегрев внутреннего спроса, и рост затрат на оплату труда. Административное ограничение цен при этом снижало для производителей возможности компенсировать издержки. Однако, несмотря на нарастающие дисбалансы, политика стимулирования выпуска сохранялась.
В итоге цены в Беларуси оказались, по заверению Лукашенко, самыми низкими в мире. Сам он объяснял это своим авторитетом в стране. Впрочем, был и иной эффект. Эксперимент негативно сказался на финансовом состоянии белорусских предприятий. В первую очередь пострадал розничный сектор: уже через год после введения ограничений рентабельность торговли снизилась до 1%. Несколько крупных сетей — включая специализирующийся на детских товарах «Буслик» и крупнейший в стране дискаунтер «Остров чистоты» — обанкротились.
Однако движение в сторону командно-административных методов от этого не остановилось, а лишь ускорилось.
Картофельный дефицит
С самого начала экспериментов с ценообразованием Лукашенко предупреждали о рисках возникновения дефицита. С учетом советского опыта такие последствия были вполне предсказуемы. Однако власти отвергали подобные сценарии. Спустя два года после начала ценового регулирования Лукашенко заявил, что «паникеры-скептики» оказались посрамлены: магазины не разорились, а ассортимент товаров лишь расширился.
Однако на деле обеспечить стабильность цен исключительно административными методами оказалось затруднительно, особенно в условиях почти отсутствующей границы с Россией. Система дала сбой, причем в самом обидном для Лукашенко месте.
Весной 2025 года с прилавков в Беларуси практически исчез один из ключевых для страны товаров — картошка. Установленная государством максимальная розничная цена ($0,3 за кг до апреля и $0,5 — после) сделала ее продажу экономически невыгодной. В результате на прилавках картошка если и появлялась, то крайне низкого качества. Правда, осталась в продаже мытая картошка, цены на которую власть не ограничивала. Но стоила она в три раза выше — по $1,5.
Отсутствие картошки на внутреннем рынке контрастировало с его экспортной динамикой. По итогам 2024 года Беларусь стала крупнейшим поставщиком картошки в Россию, экспортировав около 200 тысяч тонн. Белорусские производители объяснили отсутствие картофельного патриотизма предельно просто: в России цены на картошку никто не держал, и из-за повышенного спроса и неурожая она подорожала в рознице в 2,8 раза. Цена за 1 кг превысила $1.
Отбиваясь от критики, белорусские производители ссылались на экономические расчеты: себестоимость производства картофеля составляет порядка 20–30 центов за кг, а затраты на хранение — еще 3 цента в месяц. Так что повторение советской истории с дефицитом — не происки врагов, на что намекал Лукашенко, а простой закон экономики.
Банки на службе народного хозяйства
Картофельный дефицит мог бы остаться в истории очередной байкой про «крепкого хозяйственника» Лукашенко, если бы с теми же подходами он не взялся за другие сферы. В том числе и те, куда годами не вмешивался без лишней необходимости.
Одна из таких сфер — валютный рынок. Несмотря на многолетнюю и безуспешную фетишизацию стабильного курса белорусского рубля, в конце 2014 года власти допустили его переход к режиму свободного плавания. Поддержание фиксированного курса стало чрезмерно затратным — никаких золотовалютных резервов не хватало.
В работу банков во второй половине 2010-х власти также попробовали вмешиваться минимально: они отдали вопрос на откуп Нацбанку, который при Павле Каллауре неплохо освоил тактику вербальных интервенций. Это способствовало стабилизации поведения населения: сокращению спроса на валюту и росту доверия к депозитам в белорусских рублях. Коммерческие банки в этот период выполняли все базовые функции: аккумулировали сбережения населения и предприятий, размещали средства на рыночных условиях, обеспечивали торговлю валютой и так далее.
Но в 2025 году концепция изменилась. Экономике нужен рост, а для этого нужны деньги. Однако приток капитала из-за рубежа был блокирован санкциями. А в России ставки выросли настолько, что Беларусь стала интересна российским компаниям с точки зрения перекредитования. Для сравнения: при ключевой ставке ЦБ РФ в 21% аналогичный показатель в Беларуси составлял 9,5%.
В итоге белорусские власти решили: пора взять местные банки в оборот, поставив их на службу экономике. Им велели увеличить инвестиционное кредитование в 2025 году на 16%, а темпы роста потребительского кредитования, не связанного с покупкой товаров отечественного производства, замедлить. В марте Лукашенко назначил председателем Национального банка Романа Головченко, занимавшего ранее пост премьера, и наказал ему усилить контроль над коммерческими банками. А контроль над самим Нацбанком Лукашенко тут же поручил правительству, окончательно решив вопрос независимости регулятора.
Головченко правила игры понял хорошо и сразу стал рассуждать о том, что «деятельность банков должна быть максимально направлена на интересы национальной экономики». Среди прочего он анонсировал начало работы уже в этом году «системы оценки вклада каждого из банков в реализацию задач социально-экономического развития страны».
Неформатный союзник
При этом почти треть активов белорусской банковской системы контролируются дочерними структурами крупнейших российских банков, включая «Сбербанк», ВЭБ, ВТБ и «Газпромбанк». Исключений из правил для них не будет: белорусское правительство будет доводить и до них целевые показатели по объемам и структуре кредитования, а также допустимому уровню ставок.
Российский бизнес приобретал белорусские активы совсем не для того, чтобы терять деньги. Однако заработать в Беларуси становится все сложнее. В частности, по оценкам белорусского исследовательского центра Beroc, в первом квартале 2025 года ставки росли и по рублевым кредитам, и по депозитам. Средняя ставка по новым срочным рублевым вкладам увеличилась на 1,4 процентного пункта — до 10,8%, тогда как ставки по рыночным рублевым кредитам выросли на 0,5 п.п., достигнув 11,9%. В итоге процентный спрэд сократился до 1,1 п.п. Это значительно ниже обычных показателей за предыдущие годы: 3,5 п.п. в среднем за последние пять лет и 4,2 п.п. — в 2023–2024 годах.
А еще есть проблемы с качеством директивных инвестиционных кредитов, которые банки обязаны будут выдавать, в том числе и вопреки коммерческой логике. Большой вопрос, насколько собственников устроит превращение их активов в сберкассу Лукашенко.
Риск распространения социалистических практик на все новые сферы повышает токсичность Беларуси для российского бизнеса. Одно дело — закупать дешевый картофель. Другое — вкладываться в экономику, где внешнему инвестору могут диктовать, что производить и по какой цене продавать.
На макроуровне к союзнику тоже могут быть вопросы. Не то чтобы у Москвы и Минска уже намечалась единая денежно-кредитная политика, но раньше регуляторы все-таки смотрели в одну сторону. Теперь — в разные.
Ссылка, которая откроется без VPN, — здесь.
