Источник: Сноб
Изобретатель выразительных жестов (на языке искусствознания — перформансов) поджег дверь ФСБ на Лубянской площади, и тьма не объяла его. Сфотографировался на фоне пламени, дальше работу доделали другие. Павленский и вся думающая Москва в роли мастерской художника.
Всякое искусство требует зрителя в качестве соавтора, а современное особенно. Старое вроде бы и так понятно: вот Даная на ложе, а это Аленушка у пруда, Иоанн Креститель бредет по пустыне, собирает акриды и мед. Но и тут зритель может добавить от себя, что Даная одновременно родительница божественного человека, зачавшая без мужа, Аленушка похожа на Офелию, а Иоанн Креститель — соблазн поэтов, Феокритов пастушок. Но все равно это Аленушка, пастушок и Даная, вот и на раме так написано.
Другое дело — человек в котелке без лица: кто такой. А если загогулины, квадраты, пятно, линия, точка. Думай что хочешь. Или ничего не думай — тоже можно.Работать автору лучше с простыми предметами, с древнейшими вещами — например, дверь и огонь. Дальше придет зритель и сам все объяснит. Архетипическая дверь, помноженная на огонь, — это все что угодно, от неопалимой купины и Содома до райских врат и святого Петра. Старые, проверенные подсознанием вещи. Загородился в пещере, развел огня: тепло, нестрашно, вокруг тьмы внешняя, в ней саблезубые тигры, львы, орлы, куропатки, молчаливые рыбы.
Еще один соавтор художника — российское государство. Его поведение — часть картины. Оно в России иногда единственный европеец, а иногда лучший антерпренер, потому и «Что делать?» читаем вторую сотню лет, и «Пусси Райот» — новый Малевич, самые известные во внешнем мире современные российские художники и музыканты тоже. Трудно сказать, насколько это понимает сам верховный импресарио, но ощущение такое, что сочувствующие ценители ждут, что он поработает на славу, иначе произведение и удовольствие от него будут не полными. Пусть ад покажет себя, каким мы его видим, во всей красе, не притворяется.
В одном никто не усомнился: если художник вообще собирался изображать нам ад (а это и не важно, что он собирался, важно, что мы увидели), то он за лубянской дверью. На этот счет имеется достоверная и хорошо задокументированная традиция. Однако же как этот ад себя проявит, еще придется подождать — на какой круг затащит, на какие мытарства обречет. Зато другой себя уже показал. Метили в СССР — попали в свободную Россию.
Прежде чем древний ужас поднялся из глубин потревоженного ФСБ, ад проявил себя не снаружи, а внутри наблюдателей за лубянской дверью. В частности в том, как легко у нас готовы сжечь друг друга из-за толкования картинки. Проклясть. Осудить на муки вечные. Сказать друг другу «горите в аду» по такому жизненно важному вопросу, как ценность перформанса. Сжечь мосты между людьми одного в общем-то круга, звенящим от гнева голосом приговорить друг друга к вечной погибели по такому жизненно важному вопросу, как толкование художественного эксперимента: ах, ты не понимаешь «Авиньонских девиц» — ну ты и сука, мразь, слизь на теле человечества, эфэсбэшная подстилка, всегда это знали. Все, кто называет этот идиотизм искусством, все, кто называет это великое искусство идиотизмом, — у вас нет ничего святого, нравственные уроды, лучше бы вы удавились, лучше бы вам повесили мельничный жернов на шею и потопили с ним во глубине морской. Отделим наконец агнцев от козлищ, наконец-то мы узнали кто есть кто. Адское пламя внутри и звездное небо над головой.
Не знаю, что нового нам рассказал жест Павленского про ФСБ или про Путина, но про нас самих он уже рассказал все, что нужно. Про то, как легко сорваться в «ватники» и «майдауны», когда и майдана-то никакого нет, на улицах темно, пусто, осенний туман и огни кофеен. Как, оказывается, просто разделить мир на «беркутню» и «небесную сотню», притом что никто ни в кого не стрелял. Как несложно убедить себя, что огонь в доме врага — это хорошо. И как легко свет свободы превращается в красного петуха в барской усадьбе и «у меня в деревне библиотеку сожгли».
Требование содомского огня ко всему вражескому учреждению, ко всему городу с чадами и домочадцами совсем ведь мало отличимо от требований огня, которым однажды уже сожгли всех содомитов и либерастов, Господи, бис. Мы покажем, куда метать серу и молнии, ты только поддай: вот в этих, которым нравится Бэкон, Шишкин, Шевчук, Игорь Крутой, Бродский, Шнитке — им не место на этой земле.
«Юлит что-то сенатор, — пишет защитник свободы в комментариях к законопроекту экс-сенатора К. Добрынина о десталинизации. — Пусть прямо скажет: за оправдание сталинизма будут сажать или нет?» При Сталине-то терпеть бы не стали, давно посадили.
Кроме смыслов тонких, привносимых культурными людьми, купины там или гераклитова пламени, есть простые, которые понятны всякому иностранцу, смотревшему новости. На что из фотохроники похож в последнем своем образе художник Павленский? Худой моложавый человек в толстовке с капюшоном, канистрой в руках и пламенем госучреждения за спиной. Для нас сейчас это прежде всего киевский майдан, только там таких было много, а он у нас один за всех отдувается, поэтому мы за него, сидя дома, всех порвем. А для западного мира это другой близкий и понятный образ: задержавшийся в затянувшемся студенчестве антиглобалист, возмущенный несправедливой системой, при которой 99% жителей мира обижены одним процентом, не всякий молодой искусствовед может найти высокооплачиваемую работу по специальности, а житель третьего мира — свои финские 800 евро. Крайний представитель испанской партии «Подемос», будущий депутат греческой СИРИЗА, видящий в современной России полезный полюс сопротивления центрам мирового господства, коллегу, государство-антиглобалиста, бросающего вызов глобальной несправедливости. И упрощенное, внешнее прочтение будет точнее более точного внутреннего с Гераклитами и св. Петром.
Тут никто не должен обманываться. Протестное художество вроде Павленского, в России истолкованное по-своему, в действительности никак специально с Россией, ее историей и современностью не связано. Для того чтобы художник протестовал против системы, она не должна быть авторитарной, она просто должна быть. Заметы сердца современных западных писателей и художников и русских примерно в равной степени горестны, хотя с нашей точки зрения горевать должны мы, а они радоваться. Для того чтобы почувствовать одиночество, беспомощность и острый дефицит смысла, совсем не нужен авторитарный режим, иначе жители таких режимов оказывались бы в несправедливо привилегированном положении по части производства культуры, а это не так.
Когда где-то наступает свобода, свободный художник все равно приходит со своей канистрой к дверям честно избранного правительства и прозрачно работающих компаний, непрозрачных тем более. Уже много раз приходил. Разница между свободным и несвободным обществом, скорее, не в том, что в свободном все довольны и никто не фотографируется с горящей дверью, а в том, что люди не торопятся сжечь друг друга по этому поводу и ад внутри не обязательный спутник звездного неба над головой.