Центральная Азия становится все более обязательным пунктом в международных маршрутах мировых лидеров. За последние несколько недель пять стран региона успел объехать не только госсекретарь США Джон Керри, но и премьер-министр Японии Синдзо Абэ. Это было первое в истории турне японского лидера по всем пяти центральноазиатским государствам, которые Россия и Китай считают своей приоритетной сферой влияния.
Абэ привез с собой делегацию из представителей полусотни японских коммерческих и общественных организаций, а также соглашения об инвестициях и финансовой помощи на сумму около $30 млрд. В России многие интерпретируют два почти совпавших визита как попытку Вашингтона использовать экономическую мощь Токио, чтобы ослабить формирующийся в Центральной Азии российско-китайский союз. Впрочем, эта интерпретация не учитывает ключевой фактор – у Японии в регионе есть свои давние интересы, отличные от интересов США, а активизация экономической дипломатии Токио на постсоветском пространстве вызвана целым комплексом внутренних причин.
Шелковый путь по-японски
Япония оказывала поддержку инфраструктурным проектам в Центральной Азии еще до того, как это стало мейнстримом. За послевоенные десятилетия упор Японии именно на помощь в развитии инфраструктуры стал визитной карточкой Токио в Юго-Восточной Азии, где благодарственные надписи в адрес Японского агентства международного сотрудничества (JICA) встречаются даже на дверях аэропортов и других общественных объектах. Такой подход оказался особенно уместным в отрезанной от внешнего мира постсоветской Центральной Азии, чьи коммуникации были завязаны на Россию.
Японские льготные кредиты и гранты потекли в страны региона практически сразу после обретения ими независимости, причем как напрямую из Токио на двусторонней основе, так и на многосторонней. Японские технократы, имеющие значительный вес в международных финансовых институтах, похлопотали за эти республики в ОЭСР и пролоббировали их беспрецедентное членство одновременно в двух региональных банках развития – Европейском банке реконструкции и развития (ЕБРР) и Азиатском банке развития (АБР), где стали неформальными покровителями региона.
В то время высокопоставленным сотрудникам японского Минфина – например, Тадао Тино, вставшему на рубеже веков у руля АБР, – импонировала приверженность центральноазиатских руководителей постепенным реформам, а не «шоковой терапии» в духе принципов «вашингтонского консенсуса». Это отвечало общей установке Токио, боровшегося в начале 1990-х за международное признание теории «государства развития» (developmental state), воплотившейся в восточноазиатском экономическом чуде.
На этой почве «особого пути» Япония стала одним из крупнейших доноров для Центральной Азии, особенно Киргизии и Узбекистана, подчас относясь более снисходительно, чем Запад, не только к темпам модернизации, но и к кредитоспособности заемщиков. Чиновники японского Минфина установили крепкие личные отношения с руководством республик. На уровне «среднего звена» помогли и советские побратимские контакты с японскими префектурами – в частности, по линии Узбекистан – Фукусима.
Кульминацией инфраструктурного сотрудничества с Японией можно считать масштабную программу Центральноазиатского регионального экономического сотрудничества ЦАРЭС (CAREC). Формально относясь к ведению АБР и не действуя по прямой указке из Токио, исторически ЦАРЭС в своем развитии многим обязано Тино и другим японским сотрудникам АБР, имеющим решающий голос в банке и симпатизировавшим Центральной Азии.
Менее политизированный и обсуждаемый в СМИ, чем китайский проект Экономического пояса Шелкового пути или американский «Новый Шелковый путь», ЦАРЭС существует с 1996 года и направлено на транспортное переустройство Центральной Азии с упором не только на создание «железа» для повышения связанности региона с внешним миром, но и на снижение внутренних барьеров. География проекта не ограничена бывшим СССР: помимо Азербайджана и пяти «станов», в ЦАРЭС входят Монголия, Пакистан и КНР, в частности Синьцзян-Уйгурский автономный район. Более того, Пекин повышал и свою политическую роль в программе без противодействия со стороны Токио. За те 18 лет, что АБР поддерживал трансграничное сотрудничество в регионе, ЦАРЭС привлекло более $24 млрд (китайский Фонд Шелкового пути имеет $40 млрд).
Токийская дипломатия шла в ногу с финансистами и уже в 1997 году официально использовала термин «Шелковый путь». Тогдашний премьер-министр Японии Рютаро Хасимото выдвинул инициативу «евразийской дипломатии», включавшую в себя укрепление отношений с Россией, Китаем и странами Шелкового пути – Центральной Азией и Кавказом. Глава МИД Кэйдзо Обути посетил регион с делегацией, включавшей одного из соратников нынешнего премьера, – Таро Асо. В 1998 году был принят «План действий Шелкового пути». В 2004-м свет увидел регулярный многосторонний диалог «Центральная Азия плюс Япония».
Японская активность в регионе не сводилась к прагматике типа доступа к сырью или содействия западному контингенту в Афганистане, а имела и романтическую составляющую в духе soft power. Задел этому положил японский телеканал NHK, показав в 1980-х документальный сериал о Великом шелковом пути в Центральной Азии, способствовавшем распространению буддизма. Японские чиновники подчеркивали свою общность с вновь обретенными «дальними родственниками»: от внешности и менталитета до схожести японского с тюркскими языками.
В самих республиках в соцопросах популярности зарубежных стран Япония неизменно занимала одно из высочайших мест: Токио воспринимали и как менее пристрастного внешнего игрока, чем Россия или США.
При всем этом японский премьер-министр долетел до Центральной Азии только однажды за все годы независимости. Дзюнъитиро Коидзуми посетил Казахстан и Узбекистан в августе 2006-го – незадолго до запланированного ухода с поста.
В нулевые немногие специалисты со знанием региона покинули позиции в японском Казначействе, а их сменщики проявляли куда меньше интереса к постсоветскому пространству. В самой Центральной Азии доходы от сырьевого бума нулевых и появление новых незападных – и менее политически требовательных – стран-доноров снизили зависимость от японской помощи. Казахстан и вовсе сам стал донором.
Тем временем японские компании в глобальной стратегии переходили от экспансии к удержанию позиций, а в регионе сменили энтузиазм в отношении Узбекистана на плавный переезд в более привлекательный Казахстан. У Японии не было ни непосредственных интересов в области безопасности, подобных китайским в Синьцзяне, ни своих «агентов влияния», подобных корейской диаспоре или завозным китайским рабочим.
Премьеры Японии, за исключением правившего пять лет Коидзуми, за отведенный им министерской чехардой год у власти успевали добраться только до ключевых столиц: Вашингтона, Пекина, Сеула, саммитов АТР и G8. А традиционное доминирование внутриполитических вопросов в японской повестке дня делало Центральную Азию еще менее центральной.
Новая команда
Нынешний премьер Синдзо Абэ в этом смысле сильно отличается от предшественников своей внешнеполитической активностью. За два с половиной года после возвращения к власти в декабре 2012 года он поставил рекорд, посетив более пятидесяти стран, от Мозамбика до Монголии. Основной целью большинства поездок был поиск поддержки «абэномики»: от выступлений перед инвесторами лондонского Сити до «ресурсной дипломатии» на Ближнем Востоке. В этом смысле Центральная Азия выглядела логичным продолжением.
По стечению обстоятельств в команде Абэ подобрались кадры, хорошо знакомые с регионом. Так, бывший премьер, а ныне вице-премьер и глава Минфина Таро Асо с 2002 года является председателем парламентской Лиги дружбы «Узбекистан – Япония». Министр экономического восстановления Акира Амари в свою бытность главой МЭТИ в 2007 году возглавил целую делегацию, отправившуюся в Центральную Азию налаживать сотрудничество по добыче редкоземельных металлов и урановых руд. Харухико Курода встал у руля Центробанка после семи лет руководства АБР, где принял эстафету – в том числе по ЦАРЭС – от Тадао Тино.
К слову, и Асо, и Курода, и Тино поддерживали в разное время проект газопровода ТАПИ из Туркменистана в Индию. Правая рука Абэ по внешнеполитическим вопросам Сётаро Яти в 2006 году был одним из авторов концепции «Дуга свободы и процветания», выступавшей в поддержку содействия развитию и демократизации нестабильных регионов, включая Центральную Азию. Другой ключевой стратег Абэ и соавтор «Дуги», карьерный дипломат Нобукацу Канэхара работал с постсоветскими странами по линии МИДа. Наконец, супруга премьера Акиэ была активным членом Лиги дружбы «Узбекистан – Япония» в конце 2000-х годов. Сам же Абэ еще в первую избирательную кампанию 2006 года вскользь упомянул Центральную Азию как стратегически важный регион во внешнеполитической главе своей книги-манифеста. Словом, более осведомленную о Шелковом пути японскую политическую верхушку вообразить трудно.
Визит планировался довольно давно, но постоянно откладывался по бюрократическим причинам и из-за злободневных внутриполитических вопросов. Возможно, японцы по традиции еще и перестраховывались, пережидая на всякий случай очередные президентские выборы в крупных странах региона. В итоге география визита впервые включала в себя все пять республик Центральной Азии.
Гонка сооружений
Зачем Японии Центральная Азия? Прежде всего, японские компании ведут добычу на центральноазиатских месторождениях редкоземельных металлов, необходимых для различных отраслей японского хай-тека. Более того, в структуре мирового предложения фактически доминирует Китай, который японцы склонны подозревать в использовании этих поставок как политического рычага.
Остается неясным дальнейший вектор развития японской атомной энергетики. Намерения Токио наращивать импорт казахстанского урана пришлись на «ядерный ренессанс» 2000-х и развились местными экспертами вплоть до грандиозных идей типа оси сотрудничества Астана – Москва – Токио. После аварии на «Фукусиме» и остановки всех реакторов страны эти планы были пересмотрены. Абэ хочет вернуться к ядерной энергетике, видя в ней один из источников оживления экономики. При этом соответствующие японские корпорации в регионе заняли выжидательную позицию, не проводя экспансию, но и не сокращая присутствие.
Сохранение статус-кво происходит и в нефтегазовом секторе: японские компании с конца 1990-х годов входят в международные консорциумы, работающие на казахстанских и азербайджанских участках Каспия. Расширения можно ожидать в нефтехимической и других смежных отраслях с высокой добавленной стоимостью, где японские позиции традиционно конкурентоспособны.
Хотя соперничество японских компаний за центральноазиатские ресурсы с китайцами или корейцами кажется очевидным, слухи о нем несколько преувеличены. Речь скорее идет об активной взаимной бдительности, но не прямой конфронтации. Прямая доставка углеводородов из региона в Японию – дело нескорого будущего, а в росте потребления центральноазиатского газа Китаем японцы даже заинтересованы по экологическим причинам. Да и подпитывание китайского энергопотребления за счет источников, труднодоступных для самой Японии, косвенно снижает напряженность японско-китайской конкуренции за месторождения в иных регионах мира.
Что касается «дипломатии подарков», как иногда называют в Японии льготные инфраструктурные кредиты и гранты для иностранных заемщиков, то вряд ли стоит усматривать в ней по старой памяти некий «техноимпериализм», как американский японовед Аарон Мур охарактеризовал довоенную внешнюю инфраструктурную экспансию Японской империи. Выиграют от современной активизации японцев в этой сфере прежде всего государства Центральной Азии. Известные своей многовекторной дипломатией, республики региона заинтересованы в максимальной диверсификации благодетелей, особенно если речь идет о таких зависимых от китайских денег странах, как Таджикистан. Поэтому рост конкуренции в области финансовой помощи им, очевидно, на руку.
Если не воспринимать ситуацию как игру с нулевой суммой, то с точки зрения безопасности и для России в ожидающиеся тощие годы не будет лишним дополнительное укрепление благополучия и стабильности в Центральной Азии. Тем более если оно состоится за счет японской казны и посредничества в международных организациях, причем без политических привязок.
Если же смотреть на вопрос с точки зрения алармистов, опасающихся роста китайского влияния, то Россия от возможного расширения японского присутствия в регионе может выиграть по тем же причинам, что и сами страны Центральной Азии.
Николай Мурашкин – японист, исследователь Кембриджского форума по Центральной Азии