Источник: Forbes
Александр Твардовский, мучительно совестливый и мрачно рефлексивный поэт, 5 декабря 1966 года, сидя на даче в Пахре, записал в дневнике мысли, за которые сегодня начальство перестало бы приглашать его на кремлевские приемы, а проплаченные «патриоты» облили бы, как теперь водится, зеленкой. Сначала о сути Дня Победы и его официозном изводе, в том числе о мифе 28 панфиловцев, за развенчание которого теперь снимают с должностей: «Неоспоримо, священно право павших в войне за родину на память, на почести… Правда, и в этом во всем немалая примесь «воспитательной политики», государственного соображения по руководству настроениями «масс»… вроде организованной на днях могилы неизвестного солдата – не дай бог ему оказаться… солдатом известным – лишние хлопоты, подобно тому как совершенно некстати 5 и 6 из 28 [панфиловцев] оказались живыми». А дальше о том, что сегодня полностью и даже с остервенением исключается из национальной памяти и рефлексии по ее поводу: «Такой же памяти… заслуживают, несомненно, и те, что погибли в канун войны и во время войны не на войне, а в тюрьмах, лагерях, застенках безумного режима».
Полвека прошло с этой дневниковой записи. Не изменилось вообще ничего. Или возродилось в обстоятельствах, приближенных в идеологическом и политтехнологическом смысле к брежневским. Тогда легитимация режима напрямую была связана с памятью о войне – причем официозной, с сокрытием множества неприятных деталей, и сегодня тоже режим питается соками прошлого. Мощнейшее доказательство действия «эффекта колеи» в коллективном сознании огромной нации. В то время, правда, была еще парочка скреп вроде покорения космоса и романтизирования 1920-х годов (дух той эпохи воспроизводили Фидель и его Куба). Наше время пародирует советские скрепы. Но опять же едва ли Никита Хрущев стал бы лично участвовать в ручном управлении по запуску ракет с космодрома, как это сделал Владимир Путин, тщившийся стать наследником достижений СССР.Окончательная приватизация нынешней российской властью Победы и удивительное пропагандистское превращение всех новых войн, включая сирийскую кампанию в прямое продолжение Великой Отечественной, вместо консолидации нации раскололи ее.
Причем меньшинство, которое вовсе не против памяти о великой войне, но против истерии, официоза, опошления и схематизации войны, маркирования «своих» георгиевскими ленточками, отказа от критического осмысления исторических событий, фактически исключается из числа граждан.
Если ты не взял георгиевскую ленточку, которую тебе навязывают на футбольном матче, а твой ребенок не поучаствовал в акции «Бессмертный полк» в школе – ты отщепенец, не гражданин. Все, к чему прикасается рука государства, немедленно обретает императивно-морализаторский оттенок и служит идентификации человека в системе координат «свой-чужой». А чужакам в этой политической системе не место. Думающим – например, о ГУЛАГе, не место – на них нападают, даже если они дети, как это было во время школьного конкурса «Мемориала» и объявляют «национал-предателями».
В нашей гибридной политической рамке эти элементы предписаний, почти обязательных к исполнению моральных кодексов, подкрепленных иной раз кодексом уголовным, взяты напрокат даже не из авторитарных систем, а из тоталитарных. В этой модели моральное оказываются аморальным, герои России – антигероями, и наоборот. Произошло раскаяние нации – раскаяние в покаянии тридцатилетней давности, айфоны, как выяснилось, мирно уживаются со сталинизмом самого примитивного пошиба, супермаркеты – с архаизацией сознания.
Великую Отечественную используют. В том числе для широкой распродажи несуществующих угроз, укрепляющей авторитет командующего осажденной крепостью и расширяющей кормовую базу силовых и спецслужбистских элит.
Современное российское общество – это общество заранее оскорбленных и заведомо атакуемых. Нас атаковали в 1941-м – и теперь атакуют. Нас атакуют – мы защищаемся и ведем справедливые войны. Эти войны триумфальны, безжертвенны, облагорожены и стерилизованы телевизором, похожи на компьютерную игру с большим запасом жизней. На этой войне нельзя пасть смертью храбрых, хотя можно поехать на нее туристом (современная война, по выражению Кристофера Коукера из Лондонской школы экономики, — это нередко «продолжение туризма иными средствами»).
Именем Победы можно делать все, что угодно, хоть оппозицию подавлять, хоть «национал-предателей» разыскивать, хоть Крым присоединять, хоть в Сирию заходить, хоть сражаться с «бандеровцами». Церемония, а не реальные успехи, становится ритуальным способом «сплочения» нации. Кто не сплотился в ходе коллективных ритуалов – тот внутренний враг.
Победный официоз – это готовые ответы при отсутствии вопросов. Это триумф упрощения, отказ от понимания сложности истории. Отказ от представлений о войне как о трагедии -- тема жертв, причем неоправданных, тема расточительности сталинской власти, не считавшей солдат и обесценившей их жизни, исчезают из разговора. Упрощение сложного – это и способ скопом оправдать режимы – одновременно сталинский и сегодняшний. Разделить нацию на правых и неправых, моральных и аморальных, повязав «правильное» население одной георгиевской ленточкой. Маркетизировав войну и превратив ее в моду.
В России все гибридное – война в Донбассе и Сирии, сама политическая система, а теперь еще и празднование Дня Победы: священную память поставили на службу одной, но пламенной задаче – сохранению власти этих лидеров и этих элит на как можно более длительный срок, власти, прикрывшейся «Бессмертным полком», как морально безукоризненным щитом. От чего она, правда, выглядит еще более аморально.