Путин поехал в Грецию, где не был десять лет. Впечатлить экономической стороной поездки никто не планировал, поэтому сосредоточились на дипломатической и духовной. Все проекты трубопроводов из России упираются в то, что у Греции нет черноморского побережья, а желание российских промышленников и предпринимателей купить что-нибудь ценное из греческого государственного имущества – в отсутствие взаимности со стороны Евросоюза. Получить деньги на спасение Греции от долгов Ципрас давно ни от кого, кроме самой Европы, не надеется просто потому, что таких денег ни у кого нет и Евросоюз занимается этим больше по любви, чем по расчету. Путин же, хоть и призывал Грецию совершать Геракловы подвиги при дворе Евросоюза, все поняли, что шутит, потому что никаких санкций она в одиночку не заблокирует.
Зато дипломатически визит полезен обеим сторонам. Бунтарская «Сириза» у власти все еще воспринимается внутри ЕС как аномалия, которая покапает и пройдет. Визит главы государства мирового разряда помогает Ципрасу остепениться в глазах и европейских коллег, и собственных граждан, у которых Россия популярна. С другой стороны, график российского президента вот уже третий год не изобилует европейскими визитами. Официальных визитов в европейскую столицу со времен последнего Майдана у него было два – в Италию и Венгрию. Третий визит из совпадения создает правило и отводит гипотезу об изоляции России как недоказанную. А поскольку противников санкций набирается целый небольшой отряд, двусторонние встречи призваны укрепить дух каждого из его участников.
Духовная сторона наряду с дипломатический и экономической на видном месте представлена в статье Путина для газеты «Катимерини» – не какой-нибудь левой, близкой марксистскому правительству, а буржуазной и консервативной. «Прочный фундамент сотрудничества – общие цивилизационные ценности, православная культура, искренняя взаимная симпатия», – написал он и напомнил, что посещает Грецию в год тысячелетия русского присутствия на Афоне. А на самом Афоне поблагодарил монахов, что борются за глобальную нравственность, и отстоял обедню в Успенском храме афонской столицы Карея на епископском троне, он же патриарший и при желании императорский (до вечера минувшей субботы был вакантен). Этим, разумеется, позлил турок и константинопольского патриарха, который точно не находится с этим василевсом в состоянии симфонии. Константинопольский патриарх, как известно, не любит московского за его претензии на первенство в православном мире, где русская церковь самая большая и богатая. А московский не доверяет константинопольскому, которого подозревает в тайном намерении расширить свою шагреневую патриархию признанием автокефалии украинской церкви. То, что он сидит в Стамбуле и турецкоподданный, из предмета сочувствия превратилось теперь в отягчающее обстоятельство.
Но и греческие политики, хоть и не подают виду, не слишком рады напоминанию о тысячелетнем русском присутствии на Афоне. Потому что сто лет назад русское присутствие там настолько превосходило греческое в людях и пожертвованиях, что ко времени, когда Греция присоединила трехпалый полуостров Халкидику с Афоном на одном из пальцев, он уже был чем-то вроде духовной колонии империи Романовых. Поэтому пускают российского президента на Афон греки беспрепятственно, а монахам и послушникам с российскими паспортами чинят препоны, чтобы потом не сказали, что Афон наш – в самом возвышенном и духовном смысле, разумеется.
Православие без самодержавия
Что касается духовного единства и общих цивилизационных ценностей, которые стали совершенно гомеровской ритуальной формулой при общении русских и греков, то Россия и Греция, несмотря на них, прожили последние века разной политической жизнью. Основы общие и результат противоположный.
Формально православие и государство в Греции связаны сильнее, чем у нас: там и статья о государственной религии в Конституции, в ней же совсем немыслимая – о запрете переводить священные писания, священники на зарплатах, иконы в школах и вузах. Однако связаны они иначе. В России церковь снова и снова приходит к тому, что скрепляет союз правителя и народа, а в Греции – нет. В нашем понимании православие открыто или замаскированно составляет часть знакомой триады вместе с самодержавием и народностью. Уж с самодержавием как минимум. Православие – то ли лучший из инструментов в руках централизованной, самодержавной власти, то ли его причина: оно иерархично, требует чтить начальников, жить в соборности, знать свое место, не искать перемен, в нем прямая дорога от алтаря к трону.
Всего этого православие вроде бы требует от русских, однако от греков православие ничего такого почему-то не требует. Образованным светским людям в России кажется: чтобы получить успешно работающие демократические институты, надо как-то порвать с православной традицией. Однако опыт греков показывает, что ни с чем таким рвать не надо. Там-то политики противоборствующих партий – от самых правых до самых левых – ходят в церковь вместе со своими избирателями, а потом избиратель отправляется на выборы и меняет власть, не видя тут совершенно никакого противоречия. И политики тоже не видят тут никакого противоречия и вовсе не считают, что народ должен быть им предан до смерти, потому что православный. И что если от главы правительства или государства отвернулись, то это Иуды предали страну и веру Христову. Напротив, политики, поменявшись местами: прежние правители в оппозиции, новые во власти, – снова идут с православным народом по церквям на Пасху и совершенно к этому народу не имеют претензий за нарушение симфонии, соборности и других философских и богословских обязательств.
Все это тем более удивительно, что греческое православие вроде бы напрямую восходит к Византии с ее сакрализацией императорской власти и цезарепапизмом (это когда кесарю полагается не кесарево, а львиная доля в церковных делах). Восходит, восходит, а взойти не может. Что императорские династии в византийской Ромейской империи редко бывали долгими и многолюдными, а императоров часто сгоняли гвардейцы (причем народ и гвардия бывали едины), неуместно далекий исторический экскурс. У нас тоже были мятежи и казни, однако же мы пришли к нынешнему времени с уваровской триадой в головах, а греки не пришли.
Наоборот, греки сразу начали с полностью ей противоположного: через десять лет после того, как получили от великих держав своего первого короля для возрожденного государства – Оттона из баварской династии Виттельсбахов, – вышли в 1843 году ко дворцу и дружно потребовали конституции. И король ее дал, а куда ему было деваться, хрупкому баварскому юноше перед лицом матерых полевых командиров, только что воевавших с турками. И хотя короли (после окончательного изгнания Оттона в 1861 году это была датская династия) оставались в Греции до второй половины ХХ века, власть их была невелика, идея какой-то особенной связи между ними и православным народом не сильна, премьер-министров спокойно (а порой и бурно), но регулярно меняли на выборах – за исключением двух сравнительно кратких периодов диктатур и одной немецкой оккупации. И хотя последняя из диктатур – черных полковников 1968–1974 годов – пыталась связать в одно веру, семью и отечество и проповедовала традиционные ценности в единственной незакрытой газете, тоска по сильным полковничьим рукам даже в среде самых что ни на есть православных традиционных греков встречается редко, а дурная память о них – часто.
Церковь нации, а не государя
Вместо триады «православие – самодержавие – народность» в Греции, несмотря на религиозные статьи Конституции, действует триада «православие – демократия – народность», в которой православие замкнуто напрямую на народ, минуя власти, которые могут меняться.
Конечно, важно, что у страны было великое дохристианское прошлое и каждого грека с малых лет учат, что до всякого православия период расцвета их народа совпал с афинской демократией. Но на практике важнее другое.
Греки долго, 400 лет, жили без собственного государства. Это отличает их от русских и делает похожими на другие народы Восточной Европы – поляков, сербов, хорватов, румын. Поэтому у греков церковь напрямую связана с нацией, а не с государством. Церковь там была церковью «нашего народа» внутри чужого государства. И когда наконец в начале XIX века у греков появилось собственное государство, прежняя связь с народом не исчезла, а оказалась сильнее новой связи с государством и его властями. Греческая церковь (как польская, сербская и другие) скорее этноцентрична, чем государствоцентрична. Помогает и то, что государство и сейчас восстановлено в некотором смысле частично, ведь его историческая столица, в которой патриарх и император, – по-прежнему у соседей.
Словарь греческого православия многим может показаться неприятно националистическим: когда, например, отождествляет события национальной и священной истории и говорит о восстании против турок 1828 года как о «пасхе греков» (Pasha ton Ellinon) – штамп греческой церковной и светской литературы. Однако же эта прямая связь с народом, сформировавшаяся за время жизни без своего государства, делает греков сравнительно безразличными к смене властей. Ведь вере, которая их, а не государева, от этого не будет никакого ущерба.
Изнутри это спокойное отношение к замене одних правителей другими поддерживают невиданные у нас особенности жизни самой греческой церкви. Дело не только в том, что она здесь устроена демократичней, как земная организация: регулярная ротация Синода, епископы, которых выбирают в самой епархии из местных, а не присылают из центра, огромная роль приходских советов (священник – не монарх в храме, а предстоятель общины, не царь, а вот буквально что президент), сам глава церкви, который митрополит, а не патриарх (патриарх –в исторической столице Константинополе), а значит, ближе и равнее другим епископам. Демократичней она и в небесных вопросах.
Два важнейших церковных таинства – исповедь (покаяние) и причастие (евхаристия) – здесь, как и во времена древней церкви, практикуются по отдельности. В русской церкви они давно срослись воедино, особенно начиная с синодального периода перед причастием надо обязательно исповедоваться, а это на практике означает получить допуск от священника, который одновременно воспринимается как представитель и церкви, и государства. В греческой церкви оба таинства, как это и было изначально в церковной традиции, никак не совмещены. Мирянин исповедуется отдельно, когда чувствует в том необходимость или по договоренности со священником, и отдельно сам решает, может ли пойти к причастию. Таким образом, православный грек снова и снова самостоятельно принимает решение, готов ли он участвовать в главном христианском таинстве и причащаться «святых Христовых таин», или это будет ему «во суд и осуждение». От этого глубоко заложенного навыка самостоятельного решения по важнейшему для традиционного христианского человека вопросу и до ответственного перед парламентом кабинета недалеко.
Разумеется, все это не мешает некоторым греческим священникам нести архаическую ахинею не хуже наших отцов-провокаторов, а многим мирянам быть носителями конспирологического взгляда на мир, где Запад борется с православием. Однако их не большинство, а функциональная разница налицо.
Удалась ли грекам демократия, или все их нынешние беды от нее – вопрос, на который я уже пытался отвечать. Несомненно, однако, что грекам без разрыва с православной традицией удалось построить устойчивые и почти безукоризненно работающие современные политические институты, партии, парламент, выборы, свободную прессу и сменяемую власть. Сбои в их работе, а еще больше – в экономике скорее следует отнести за счет особенностей тех ближневосточных краев, где всем этим хорошим вещам приходится работать. Это легко доказать: ведь точно те же особенности похожим образом нагружают специфическими восточными проблемами и местный авторитаризм (например, семейственность и коррупция одинаково свойственны тамошним обществам и в периоды демократий, и в периоды диктатур).
Слова Путина в статье об общих духовных корнях и православии, которые сближают русских и греков, в целом верны. Однако эти общие духовные корни дали в итоге очень разный общественный и политический плод, по причине которого сам Путин во время короткого пребывания в Афинах вынужден был встречаться не только с ныне царствующим Ципрасом, но и с его соперником из оппозиции.