До президентских выборов в России остается чуть более года. В центре внимания экспертов и журналистов одна интрига – как поднять легитимность кампании, несмотря на падающую электоральную активность и низкую явку. За этой интригой скрывается институциональная проблема сложившейся в России политической системы – глубокий, усугубляющийся кризис системной оппозиции. В этом – одна из причин рутинизации президентской кампании, а также – один из рисков морального износа самого режима в будущем.
Оппозиция и Система
В целом оппозиция для сложившегося в России режима – понятие внепартийное. Уже само по себе это играет против становления института политических партий. Оппозиция – это все, что направлено против той управленческой стратегии, которая реализуется высшей властью, прежде всего в вопросах государственного строительства и внешней политики. Ни экономика, ни социальная сфера в такой степени не волнуют Кремль, как построение вертикали и внешнеполитический курс, где от всех системных (то есть неоппозиционных) сил требуется консенсус.
В этом контексте все институты, структуры, силы, которые не разделяют линию Кремля в вопросах госстроительства и внешней политики, автоматически становятся «оппозицией». В разные периоды это мог быть бизнес (ЮКОС), губернаторы (главы национальных республик или крупных регионов-доноров), политические силы (начиная с «Другой России» и заканчивая сегодня Навальным и ПАРНАСом) или даже НКО, правозащитники или СМИ.
Постепенно, примерно к середине 2000-х годов сложилась Система, за пределами которой оставались все те, кто не разделяли установочных принципов власти в упомянутых выше двух ключевых темах. Тогда же стали проявляться и первые очертания внесистемного поля – появилась организация «Другая Россия», куда вошли и либералы, и националисты, отвергающие возможность партнерства с Кремлем (в отличие от системной правой оппозиции, всегда мечтавшей оказаться партнером власти «справа»).
Это разделение всегда было весьма динамичным, а дистанция между системной и несистемной оппозицией зависела от политической линии Кремля и устойчивости позиций власти. Во время медведевской «оттепели» грань между системной и несистемной оппозицией стала более размытой. КПРФ, «Справедливая Россия» позволяли себе гораздо больше, чем при Путине. Достаточно вспомнить, например, удивительную критичность Сергея Миронова в отношении на тот момент премьера Путина. Одновременно несистемная оппозиция, напротив, приближалась к системному полю. Речь идет не только о политических силах, но и о либеральном движении в целом, куда можно отнести и либеральную прессу, и правозащитников, и НКО.
Грань между системной и несистемной оппозицией стала очень прозрачной на пике протестов конца 2011 – начала 2012 года, когда на Болотную и Сахарова приходили не только соратники Навального, но и респектабельные справедливороссы или коммунисты. Перед протестующими выступали Алексей Кудрин и Михаил Прохоров, пытавшиеся взять на себя роль арбитров.
Но как только для Кремля настала политическая определенность, а протесты пошли на спад, ситуация была взята под контроль. Осторожная плюрализация сменилась жесткой консервативной волной и новыми ужесточениями. А в стане системной и несистемной оппозиции, к тому времени заметно сблизившихся друг с другом, началась быстрая поляризация. Кремль требовал самоопределения и исключал полутона или попытки заигрывания одного лагеря с другим. До 2013 года несистемная оппозиция оставалась на пороге системного поля (допуск Алексея Навального к выборам мэра Москвы), однако затем она была далеко от него отброшена.
С тех пор несистемная оппозиция практически никак не влияет на процессы внутри системы, ставшей более замкнутой и укрепленной (информационно, институционально, процедурно). Процессы ротации в институтах власти организованы так, что исключают случайное попадание туда представителей несистемной оппозиции. Вопрос, например, участия или неучастия Навального в президентских выборах будет решаться исключительно в кремлевских кабинетах. Иными словами, пока Кремль может позволить себе блокировать политическую активность несистемной оппозиции, это будет делаться исходя из логики четкого разделения легитимной (в понимании власти) и нелегитимной политической активности.
Два кризиса системной оппозиции
Сама система, мобилизовавшись в течение 2013–2015 годов, пришла к такому состоянию, что практически полностью изжила из себя даже умеренную оппозиционность. Сегодня тезис о кризисе системной оппозиции стал общим местом. Однако этот кризис следует диагностировать не только с точки зрения функций классической оппозиции в демократических режимах. Это также кризис оппозиции как института управляемой демократии.
В первом случае мы имеем дело с ограниченными возможностями системной оппозиции, которая вынуждена заключать с Кремлем негласный договор о правилах игры: доступ к распределению мандатов на федеральном и региональном уровнях, отсутствие информационной блокады в обмен на умеренность и конструктивность, гарантии политической неприкосновенности первого лица (отказ от персональной критики Путина) и так далее.
Этот кризис был заложен уже тогда, когда произошло деление оппозиции на несистемную и системную, то есть ту, чья деятельность получила санкцию Кремля. Этот неформальный институт санкции или права вето постепенно расширял свой функционал, но оставлял системной оппозиции определенное пространство для проявления ограниченной инициативы.
Кризис системной оппозиции как института управляемой демократии связан с тем, что оппозиционная активность меняет свою природу: принцип «разрешено все то, что не является антипутинским» вытесняется принципом «разрешено все, что является рамочно путинским». Больше патриотизма, антиамериканизма, консерватизма, традиционных ценностей и духовности: эта квазигосударственная идеология становится внепартийной, консенсусной для всего системного партийного поля. Сторонники рынка и либерализма, типа Партии роста, закрывают для себя политический блок вопросов по принципу «о мертвом либо хорошо, либо никак».
В этом контексте новый кризис системной оппозиции заключается не только в деградации функции контроля над властью и пристраивании партий к Кремлю, но и в постепенной идеологической консолидации всех системных сил. Системное партийное поле становится идеологически гомогенным, что затрудняет обслуживание электорального спроса. А новый состав Госдумы по итогам выборов 2016 года становится выраженно консервативным.
Дефицит политического предложения
Дисбаланс между политическим спросом и предложением в отсутствие выраженного протестного потенциала ведет к образованию электоральной «черной дыры». Часть избирателей продолжает голосовать по инерции (не важно, за власть или за системную оппозицию), часть остается дома. Такое инерционное голосование не несет в себе политического смысла. Эти избиратели, с которыми нет никакой обратной связи, полностью поглощают все исходящее от власти, но не готовы к ответным действиям. Это настоящая электоральная «черная дыра», покрывающая весь спектр политического спроса. И системные партии проваливаются в эти «черные дыры», утрачивая способность к идеологической коммуникации.
На сегодня Госдума и правительство походят на одну большую фракцию «Единая Россия», где роль левого крыла играет КПРФ, национал-патриотов – ЛДПР, как рудимент прошлой жизни сохраняется «Справедливая Россия», а правительство становится «правовым отделом» во главе с директором Медведевым. Замыкается же все это на президента Путина, ставшего для всей этой конструкции безальтернативным лидером и идеологом.
Внутри системы сложился рабочий консенсус по вопросам государственного строительства и внешней политики. Голосование за любую системную силу автоматически легитимирует всю систему и становится поддержкой президента Путина. Последствия были хорошо видны по итогам выборов в Госдуму: значительное падение явки (до 48% с 60% в 2011 году), отсутствие у избирателей интереса к кампании, политическая апатия.
На президентских выборах проблема только усугубляется. Допустить на выборы внесистемных политиков рискованно – нельзя легитимировать несистемную оппозицию. А конкуренция внутри системы несовместима с внутриполитической консолидацией. Выборы президента превращаются не столько в референдум о доверии Путину, сколько в соревнование «путиных»: главный Путин, Путин-коммунист, Путин-националист, Путин-социалист. К этому, вероятно, попытаются добавить и Путина-рыночника, специально для вечно обделенных прогрессистов.
Все, что остается Кремлю в такой ситуации, – это устроить конкурс «путиных» разных идеологических оттенков, что отражало бы борьбу за баланс рыночных, социально ориентированных, государственнических, национал-патриотических идей в будущей политике Кремля. Получит кандидат от КПРФ чуть больше, чем ожидалось, – значит, курс сдвинут немного влево. Если же прорвется прогрессист, социальная база вырастет у либерально-рыночной платформы путинизма. Вероятно, эта пока не до конца отрефлексированная элитами идея конкуренции идеологических кренов и начинает определять характер будущей кампании. Но в такой ситуации девальвируется роль персональных факторов: пойдет ли на выборы от КПРФ Зюганов или дублер, принципиального значения уже иметь не будет.
2016 год стал годом внутриэлитной ротации, при которой политиков стали заменять технократы. В 2017 году мы наблюдаем те же процессы на региональном уровне. Системные партии тоже встроены в единую властную вертикаль, а значит, и их может затронуть процесс обновления сходного характера. Может быть, не в самое ближайшее время и не к будущим выборам президента, но в обозримой перспективе системные партии России ждет своеобразная деполитизация и замена стареющих тяжеловесов молодыми прагматиками-функционерами. Им будет проще ходить на совещания в администрацию президента, они будут технологичней подходить к решению партийных задач. Система с годами, при наличии достаточных ресурсов, будет стремиться к наращиванию политической гомогенности, помешать чему может лишь моральный износ всей конструкции.