Источник: The New Times
Истоки и смысл этического протеста лучше Ларисы Богораз никто не объяснял. «Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать, — она обращалась 11 октября 1968 года не столько к суду, перед которым предстало несколько человек, протестовавших против вторжения СССР в Чехословакию, сколько к самой себе. — Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которые я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать».
Поскольку возможности для свободного высказывания не просматривалось, оставалось лишь выйти на площадь.
Странным образом именно эта логика советских времен, судя по всему, сработала в случае появления на улицах совсем юных людей как 26 марта 2017 года. Их высказывания, несмотря на свободу социальных сетей, не слишком значимы, а на выборы они, возможно, еще не ходят по возрасту. Значит, площадь становится единственным способом выразить свое неприсоединение к взрослому, провластному, навязываемому вранью.
И этот неоперившийся, но очень искренний протест был по природе своей таким же, как и диссидентский времен Ларисы Богораз, — этическим.
«Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» — это слоган той же Пушкинской площади декабря 1965-го. Никакой политики — только этико-правовая строгость лозунга «Соблюдайте советскую Конституцию», как это было сформулировано чуть позже.
Политика, конечно, мерцает в любом протесте последнего времени. Экономика — она живет и в протесте дальнобойщиков, и в логике 26 марта 2017 года — мы ведь платим налоги, а представители государства тратят их на яхты и виноградники. Этика — ощущение несправедливости — тоже мелькает в любом выходе на улицу, отправляются ли туда лишенные льгот пенсионеры или молчаливые скорбящие по убитому Борису Немцову люди.
Но все-таки это очень разные протесты. Для того чтобы они обрели единую почву, общую политическую платформу и лидера, должно пройти некоторое время. Сегодняшние же протесты — беспартийные, в них нет ни левых, ни правых. И это, с одной стороны, преимущество, потому что власть не знает, на каком языке отвечать протестующим. Но с другой стороны, это и недостаток, потому что такая протестная волна не поднимает все лодки — месседж должен быть единым, а он раздерган, и смысл его не всегда ясен для всех, кто недоволен, не представлен в парламентах и забыт.
Никто не спорит: протест образца 26 марта — новое явление, новый механизм политической пневмопочты, направляемой властям. И все-таки это тот же самый протест, который начался в 2011–2012 годах и который было похоронили, а он оказался подземным пожаром — ему нужна была только адекватная возможность вырваться наружу. И он прорвался. Притом так неожиданно, что власть до сих пор ищет язык, на котором могла бы в принципе заново начать говорить с обществом, даже со своим посткрымским большинством, которому нравится быть частью крутой имперской силы, но не нравятся обстоятельства повседневной жизни. Возможно, поэтому и перенесена с апреля на июнь принципиально важная — как символ старта предвыборной президентской кампании — «Прямая линия» Путина. Власти пока нечего предъявить и сказать, нечем удивить и успокоить. Ее политика превратилась в один сплошной тост — ровно поэтому и «Прямая линия» предположительно пройдет в праздник, День защиты детей или День России. И выборы-2018 пройдут тоже в дату, которая приравнена чуть ли не к главному празднику — дню присоединения Крыма. Праздник же принято не обсуждать, а отмечать — здравицами юбиляру. Юбиляр — понятно кто.
Большинство, возможно, примет этот язык — пока. Но он окажется недостаточно внятным для разговора с продвинутой улицей больших городов и даже для тех, кто привык выходить на митинг, выступая не против Путина, а за то, чтобы он стал союзником — помог разобраться с директором или мэром.
Лучшие мировые интеллектуалы учат нас, что власть как таковая перестает быть иерархичной, в сетевом обществе появляется множество микровластей. Поэтому, несмотря на мощь кремлевской автократии, ощетинившейся Росгвардией, ФСБ, ФСО, старый вопрос 2011 года «Кто здесь власть?» оказывается отнюдь не бессмысленным. Но речь идет о другом: долгом, но ни на секунду не прекращающемся движении. Протест — это не единовременный акт, а процесс. Перманентная революция в головах.
Оригинал статьи был опубликован в журнале The New Times №13 (442)