Источник: Magazyn Świąteczny
Отношения Польши и России взаимно отягощены бременем прошлого. Даже та война, которая ведется по принципу «око за око» — если есть мемориал в Катыни, то надо обязательно воткнуть информационный стенд с «альтернативными фактами» о гибели неправдоподобно огромного числа красноармейцев после 1920 года — это прежде всего война памяти. И она не позволяет исторгнуть Польшу из российской версии «оси зла», даже несмотря на то, что по своей природе нынешний политический режим Республики Польша как никогда за последнюю четверть века близок российской автократии.
Посткрымский враг
Официальное плохое отношение к Польше экстраполируется в массовое сознание, и на выходе мы имеем впечатляющие цифры: по соцопросам, в списке стран, которые, по мнению россиян, наиболее враждебно относятся сегодня к России, Польша занимает четвертое место после США, Украины и Турции (данные Левада-центра, 2016 год). При этом Турция – это новый ситуативный враг, который может вернуть себе статус друга, а вот признание за Польшей статуса враждебной страны – стабильно. Однако это особая стабильность – она возникла после присоединения Крыма. До этого российское отношение к западному соседу переживало разные времена, и еще в 2013 году лишь 8% респондентов считали Польшу враждебным государством. В мае 2014-го – уже 12%, в мае 2015-го – 20%, в мае 2016 – 24%. Рост за четыре года на 16 процентных пунктов – это серьезно.
Польша оказалась частью враждебного Запада, атакующего российскую осажденную крепость. Она для пропутинского большинства – сателлит США, активный участник НАТО, его восточный, близкий к нам фланг. А мы-то их, неблагодарных, освобождали в 1945-м… И даже после того, как лично Владимир Путин признал ответственность сталинского СССР за Катынь, 24% респондентов (данные Левада-центра, 2011 год) полагали, что расстрел был осуществлен гитлеровцами, а 42% не имели своего мнения на этот счет.
«Спор славян между собою» (Александр Пушкин) и отношения, в которых есть «все оттенки неприязни» (Чеслав Милош), продолжается? «В российском обществе предубеждения по отношению к Польше и полякам не менее распространены, но «индекс неприязни» начинает быстро расти в периоды противостояния с коллективным Западом, – говорит мой коллега полонист Валерий Дикевич, – В это время отчасти бессознательно, но чаще под влиянием государственной пропаганды «активируется» историческая память о разделах Польши, советско-польской войне, «освободительном походе» 1939 года и «самом непослушном бараке в социалистическом лагере». Все это становится поводом для злорадства и пестования чувства собственного превосходства: поляки в сознании творцов и потребителей подобного дискурса предстают как «вечные слуги», которые, будучи неспособными к «суверенному существованию», перебегают от одного хозяина к другому, от русского царя к немецкому кайзеру и из Варшавского договора в НАТО».
За нашу и вашу свободу
У современной российской автократии, питающейся соками имперской истории, не может быть хорошего отношения к власти в Польше, даже если та похожа на нее своим популизмом. По историко-генетическим причинам. Просто потому, что из Польши пришел лозунг советского диссидентского движения «За нашу и вашу свободу!». Парадоксальным образом советский исторический дискурс строился на восхвалении всего национально-освободительного, и польские восстания, Адам Мицкевич, антиимперское свободолюбие проходили по разряду «правильных» событий и фигур. А на практике все всегда стояло на грани ввода войск и мерзких гэбэшных провокаций. Для инакомыслящих в СССР освобождение от советской власти Восточной Европы ставилось на одну доску с освобождением от советской власти внутри самой империи. И потому польская генетика свободолюбия оказалась родной для советского инакомыслия.
«Солидарность» стала для советских инакомыслящих образцом технологии освобождения. «Круглый стол» казался (да и был) идеальной моделью транзита власти. А потом пришло время прецедента шоковой терапии по-польски. Эксперимент Лешека Бальцеровича оказался модельным для команды Егора Гайдара, решившейся реформировать самые основы «тысячелетней истории» России. Если на какой опыт и ссылались российские реформаторы, то это была польская реформа.
А потом отборная аудитория в московских кинозалах 1990-х гомерически хохотала над «Белым» Кшиштофа Кесьлевского, особенно над эпизодом, где героя Збигнева Замаховского бандиты вышвыривают из чемодана в грязь и он произносит: Nareszcie w domu. У нас тогда (и, кажется, сейчас) было такое же отношение к своей родине и вечная дилемма – уезжать из этого дома, стоящего по колено в метафорической и реальной грязи, или оставаться, чтобы расчистить авгиевы конюшни «тысячелетней истории».
Уже никто не думал о «нашей и вашей свободе» -- каждый выбирался из авгиевых конюшен истории самостоятельно. Однако тут Польша собралась в НАТО.
Бруствер вместо буфера
Польша предсказуемым образом уходила на Запад, обретая все самые важные институциональные якоря – ЕС, НАТО, ОЭСР. Размещение элементов американской ПРО в Польше было воспринято российской стороной как исчезновение буфера и появление бруствера. Время от времени происходили скандалы с высылкой дипломатов. Более трех десятков томов катынского дела так и не были рассекречены. В 2015 году российский посол объявил Польшу ответственной за 1939 год. Потом был выслан из России летописец российских элит, всего этого crème de la Kreml, Вацлав Радзивинович, затем – избит в эфире прокремлевского телеканала польский журналист. Что это, если не война?
Сами внутренние события в Польше глубоко не понятны российскому политическому классу и настораживают. Поляки ведут тяжелый диалог с самими собой – это очевидно тем немногочисленным россиянам, которые посмотрели «Колоски» Владислава Пасиковского и «Иду» Павла Павликовского, и тем немногочисленным наблюдателям, которые знакомы с деталями бурной дискуссии по поводу сотрудничества Леха Валенсы со спецслужбами. На подобный разговор о собственной истории современное российское общество пойти не может. Тем, кто следит за событиями из России, польская демократия, особенно после возникновения движения KOD (для меня рифмующегося с KOR), кажется чрезмерно живучей.
Словом, все указывает на то, что Польша совсем не случайно снова вошла в российскую «ось зла» и остается там, сохраняя в восприятии россиян статус одного из самых враждебно настроенных к России государств Запада.
К тому же нынешние польские власти уже готовы преподнести российскому руководству подарок – скандал вокруг «новых данных» о крушении самолета под Смоленском. Катастрофа действительно вызвала в России в 2010 году шок и волну искреннего сочувствия, в том числе и со стороны первых лиц государства. Удивительным образом обнародованный сейчас МИДом аналитический документ, где ситуация после крушения трактуется как благоприятная для «детанта» между Польшей и Россией, точно отражал настроения и россиян, и элит.
Момент был уникальный, но эмоциональная составляющая быстро сошла на нет, и унылое расчетливое противостояние и споры вокруг рассекречивания оставшихся томов катынского дела и останков самолета растянулось на годы. И если теперь документ, извлеченный из недр польского МИДа ,станет основанием не только для внутриполитической, но и внешнеполитической игры – для предъявления претензий России, российский истеблишмент использует эту историю на полную катушку.
Как раз сейчас для мобилизации населения вокруг первого лица не хватает яркого конфликта с кем-нибудь на Западе. Польша – идеальный кандидат. Какие тут могут быть красивые заявления пресс-секретарей МИДа РФ и Кремля. Какое пространство для хорошо темперированного гнева министра Лаврова и жесткой риторики Путина.
Историческое бремя
В детстве Польша для меня началась с книги необычного узкого формата: я разглядывал карикатуры Збигнева Ленгрена о новых приключениях профессора Филютека, Wydawnictwo Artystyczno-Graficzne, Warszawa, 1961 год. А позже появились романы Альфреда Шклярского о приключениях Томека. Затем Сат-Ок, с его индейско-польским происхождением и мамой с индейским прозвищем Белая тучка. Учебники иностранных языков, в том числе четыре тома Essential English, издававшиеся в Польше. Магазин на московском юго-западе «Польская мода».
Понятие «польские джинсы» (из Юрия Трифонова). Польское кино: для меня — прежде всего — Кшиштоф Кесьлевский и Анджей Вайда. Наконец, ощущение диссидентства, которое для московского студента 1980-х в большей степени было связано не с Чехословакией, а с Польшей. Что и привело меня к другу моего старшего брата, который был полонистом и давал уроки польского на дому по старому классическому (для советских учащихся) учебнику Дануты Василевской и Станислава Каролака. Настолько старому, что мой учитель по поводу некоторых слов был вынужден оговариваться: «Ну, это из epoki szafek nocnych».
Все польское было нагружено дополнительными смыслами – и прежде всего духом свободолюбия. Иосиф Бродский читал польские журналы. Еще в 1960-е в самиздате распространялось стихотворение Бориса Слуцкого: «До той поры не оскудело, / не отзвенело наше дело! / Оно, как Польша, не сгинело, / Хоть выдержало три раздела». Самоуничижительная совестливая рефлексия советской интеллигенции пробивалась в стихах Натальи Горбаневской: «Это я не спасла ни Варшаву, ни Прагу потом». Булат Окуджава прозрачно намекал для понимающих: «Забытый богом и людьми спит офицер в конфедератке. / Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река. / Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке / все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука». Мой репетитор по литературе еще в последнем классе средней школы открыл мне глаза на имперские стихотворения о Польше Пушкина и Тютчева, назвав их «гнусными». Тютчев: «Да купим сей ценой кровавой / России целость и покой». Уже тогда было сформулировано то, что работает до сих пор: роль Польши – функция буфера и зоны влияния, это территория, которая должна быть подавлена и обязана удовлетвориться ролью младшей сестры.
А потом пришло время раскрытия правды о Катыни. И Бориса Ельцина, единственного из советских/российских руководителей, попросившего прощения у поляков. Кажется, что это было не только в буквальном, календарном, но и в ментальном смысле в прошлом веке – столько изменений в худшую сторону произошло.
Сегодняшнее польское руководство слишком упивается отдельными эпизодами истории своей страны – совсем как российское. Для сегодняшней России не столько националистический, сколько имперский дискурс -- самый важный. Но «славянские ручьи» никак не могут слиться в «русском море» (Пушкин), и Польша для России – отрезанный ломоть, ушедший в западный мир, утраченная часть сначала империи, а затем зоны влияния. Польша встроена в дискурс «осажденной крепости» -- 68% россиян, по данным Левада-центра, в 2016 году считали, что у России есть враги.
Гигантское бремя смыслов, личных историй, связанных с отношением к Польше, водоворот исторических фактов и spraw trudnych. Но создается впечатление, что если бы не нюансы сегодняшних государственных политик двух стран, все это не имело бы особого значения. Много раз я замечал, что над российскими студентами, которые могут учиться, например, в бакалавриате в Варшаве, а заканчивать магистратуру в Швейцарии, история отношений России и Польши не довлеет.
Образование преодолевает предубеждения, оставленные историей. Для современного нормального человека нет границ и цивилизация едина. Ах, если бы это было так для политиков, которые трясут «альтернативными» историческими фактами, как знаменами, обрекая политические, а значит, все-таки и человеческие отношения поляков и россиян на продолжительную стагнацию.
Оригина статьи был опубликован на польском языке в Magazyn Świąteczny