Арест режиссера Кирилла Серебренникова, критика «Левиафана» и еще не вышедшей «Матильды», запрет «Тангейзера», дела об оскорблении чувств верующих и увольнение Бориса Мездрича – все эти события связываются между собой и становятся цельной историей. Это история отношений художника, общества и государства в современной России. Сначала художника критикуют за уже увидевшее свет творение («Левиафан»), потом запрещают показывать («Нуреев»), затем увольняют («Тангейзер»), далее – арест.
Конечно, драматургия выстроена с большой натяжкой – формально «Левиафана» критиковала общественность и ее представитель министр Владимир Мединский, а государство было вроде бы ни при чем. Серебренникова за творчество если осуждали, то умеренно, а арестовали совсем не за то. Но zeitgeist заставляет выстраивать такой ряд: критика, запрет, арест; к нему подтягиваются подходящие слова из прошлого – «ждановщина», «цензура» (а это слово уже, кажется, даже ближе к будущему).
Разговоры о роли искусства постепенно выдвигаются в центр политических дебатов. После ареста Серебренникова охранители, кроме привычного ликования «взяли либерала», обозначили и такую точку зрения: брал у государства (власти) деньги и тратил их на непотребства, поделом. Как ни странно, в этом точка зрения ультраконсерваторов – сторонников власти и ее прогрессивных противников сошлись. «Художник брал у неправедной власти, значит, работал на нее, поделом», – говорят с другой стороны. Это соприкосновение дает повод поговорить о представлениях об искусстве в российском обществе – у большинства прогрессистов и охранителей, у оппозиционеров и лоялистов они очень схожи. И те и другие уверены в том, что искусство непременно должно учить, воспитывать, куда-то звать, бороться, приносить пользу и обслуживать «партийную линию».
Искусство власти
Позиция российских консерваторов-охранителей, лояльных власти, не менялась со времен «Левиафана» (а скорее даже со времен пермской культурной революции Марата Гельмана) – если власть помогает искусству материально, то оно должно служить ей и приносить пользу. «Чему учит этот фильм (пьеса, картина)?» «Он плохо показывает нашу страну». «Это пропагандирует распутство и разврат». «Бесполезность» конкретного произведения или творчества конкретного автора признается грехом – мелким (ну не получилось у тебя показать хорошее) или крупным.
Позиция может быть куда радикальнее: если искусство бесполезно, то оно вредно, а если вредно, то его наверняка финансирует какой-нибудь враг, ведь вред – это польза наоборот. «Матильда» «оскорбляет верующих», значит, это на руку атеистам и либерала; «Левиафан» показывает русских в невыгодном свете на потеху Западу, и так далее. В такой парадигме чистому искусству, которое позволяет просто получать удовольствие от произведения и не обязательно чему-то учит, что-то пропагандирует и к чему-то призывает, места нет. Место искусства здесь занимает ремесло – производство полезного (если нам – то хорошо, если врагу – то плохо). Претензии охранителей к Кириллу Серебренникову в этот дискурс прекрасно вписываются – делал непонятно что, еще и деньги государственные на это брал, а по-хорошему надо бы еще посмотреть, на чью воду он лил мельницу.
Все эти претензии и фразы, их выражающие, были отточены давно, а особенно расцвели во времена ждановщины, в конце 40-х – начале 50-х годов прошлого века. Авторы, которые не следовали принципу партийности в искусстве, например Ахматова и Зощенко, были заклеймены постановлением оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия. Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, «искусства для искусства» чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах», – эту цитату из постановления можно считать манифестом всего советского партийного «искусства».
После смерти Жданова в 1949 году и даже смерти Сталина в 1953-м ждановщина никуда не делась. «Полноте, Федор Александрович! Видите ли вы теперешнюю деревню в ее развитии, в трудностях роста и подъема? Не туда нас зовете, земляк. Путь к дальнейшему подъему колхоза, материального благосостояния тружеников нам ясен: механизация трудоемких работ, распространение опыта передовиков...» – учили писателя-деревенщика Федора Абрамова земляки в 1963 году, во время хрущевской оттепели.
Уже и СССР, и компартии с ее руководящей и направляющей ролью давно нет, а от искусства все равно требуют следования некоей «партийной линии» и полезности. Линия у каждой общественной группы своя: кому-то важно, чтобы в фильмах было государственничество, кому-то нужны православие и духовность.
Российское государство и его официальные представители долгое время воздерживались от прямых требований к искусству и его деятелям. За них это делали ультраконсервативные активисты, а власть не всегда шла им навстречу. Общий патриотический подъем – присоединение Крыма и война в Донбассе – сделал государство смелее. «В чем я не вижу смысла – это снимать киноленты на деньги Министерства культуры, которые оплевывают выбранную власть, даже не критикуют»,– объявил министр культуры Владимир Мединский. Поводом для рассуждений стал выход фильма «Левиафан», который очень не понравился.
Процессы стали разворачиваться: то и дело люди искусства оскорбляли чьи-либо чувства, больше всего «страдали» верующие, благо государство предусмотрело в Уголовном кодексе соответствующую статью. Создателей оперы «Тангейзер» сначала судили за оскорбление (в прокуратуру пожаловался новосибирский митрополит), а потом Минкульт призвал руководство Новосибирского театра оперы и балета «убрать оскорбляющие людей моменты, извиниться перед всеми вольно и невольно оскорбленными, а также разъяснить, в чем смысл постановки, в чем замысел Вагнера, который ничего такого не имел в виду кощунственного». Дирекция предсказуемо не подчинилась, после чего руководитель театра Борис Мездрич был уволен. Его место занял понятливый культурный менеджер из Санкт-Петербурга Владимир Кехман, который снял постановку из репертуара.
Уже тогда «оскорбителей чувств» хотели проверить на законность расходования средств на оперу, но обошлось. Сейчас атака идет на фильм Алексея Учителя «Матильда»: власти кавказских республик не хотят выдавать ему прокатное удостоверение (федеральный Минкульт его выдал), студию Учителя в Петербурге забросали «коктейлями Молотова», а большинство представителей РПЦ очень хотело бы картину запретить: плохому учит эта картина, изображает православного государя в дурном свете.
Примерно такие же претензии предъявляются и Кириллу Серебренникову. Никита Михалков сформулировал их достаточно четко: народу (за который решает государство) современное искусство ни к чему, за государственные деньги отрабатывай госзаказ, а за частные инвестиции делай что хочешь. Сам Михалков так и работает – приспосабливает свои творческие порывы к запросам власти, для него это вполне естественно.
В том же духе говорят о Серебренникове и другие охранители. Под искусством они понимают ремесло, а под творцом – мастера. Ремесленник ориентируется на спрос публики или конкретного заказчика, калибрует под это свой талант, ограничивает себя, зато не бедствует. Его изделия полезны, но не больше, но этого большего сторонникам «партийности искусства» и не надо.
«Чай наш крепко заварен. Выбор сделал народ: Пушкин, Толстой и Гагарин двинули время вперед», – читают со сцены молодежного форума «Таврида» в Крыму некую мистерию «Маяки». Владимир Путин после строчек «Россия сделала выбор, и этот выбор – бог!» зааплодировал и встал, вслед за президентом встал весь зал. Кажется, именно так – набор патриотических зарифмованных речовок и клише – власть и ее сторонники представляют себе искусство.
Искусство оппозиции
Однако у многих противников власти требования к искусству примерно те же. Большинство рассуждений в защиту Серебренникова строятся по плану «да, но…»: да, режиссера обижает власть, но он же сам с ней никак не боролся, «соглашательствовал», «брал деньги», а пафоса революционной борьбы в его творчестве не было, оно бесполезно. Серебренников не обличал режим, не звал на баррикады.
Именно поэтому письмо режиссера Ивана Вырыпаева в поддержку коллеги нашло такой отклик: «В 2018 году нас ждут выборы президента. И, скорее всего, на них все же снова победит Владимир Путин, но у нас есть год, чтобы попытаться максимально снизить его рейтинг, а главное – его авторитет и авторитет всей этой правящей идеологии». Это не аполитичность и безыдейность, а почти знакомая партийная линия, пусть она и ведет в противоположную сторону. Режиссер говорит об активном искусстве и ставит ему четкие задачи – и это нравится зрителям.
Российская реальность такова, что если для лоялистов идеальный художник – это пропагандист консервативных ценностей, то для оппозиционеров – это активист, который своим творчеством борется с властью. Pussy Riot, группа «Война», Петр Павленский, Эдуард Лимонов – героев было много. Без оппозиционно-активистской составляющей их творчество не пользовалось бы таким вниманием (о Павленском после его эмиграции во Францию ничего не слышно). Pussy Riot выбрали чистый активизм и в этом амплуа смотрятся намного более органично. Эдуард Лимонов из числа оппозиционеров выбыл, но писать не бросил – результаты известны.
Активист-художник может прекрасно прожить без творчества, но с вычетом активизма, как правило, исчезают таланты (исключения, разумеется, есть). Творчество без гражданственности кажется ущербным не только власти и ультрапатриотам, но и ее противникам. «С кем вы, мастера культуры?» – по сути, спрашивает в своем письме Вырыпаев, и этот вопрос в том или ином виде повторен во многих колонках и постах в защиту Серебренникова.
Эксперимент, творчество в чистом виде – это что-то второплановое, драпировка политического или нравоучительного высказывания, которой может и не быть. Если мастер культуры находится по другую сторону баррикад, его творение будет судиться по критерию «свой – чужой» – по тому, что автор сделал для революции или, наоборот, для защиты режима.
У власти правильных творцов в достатке, у оппозиционно настроенной части общества с этим возникают проблемы, если чистое искусство – это недоискусство, которым занимается поэт, а не гражданин, то поэта-гражданина нужно обязательно найти. Обнаруживают его, например, в рэп-баттлах, которые теперь причислены к искусству.
«Бессмысленность компромиссов предельно обнажает не только арест до того вполне благополучного и повсеместно вписанного Кирилла Серебренникова, но и внезапные прорывы эфира вроде недавнего баттла Оксимирона и Славы КПСС: вот куда ушла вся выдавленная из телевизора и искусства энергия, вот где продолжает жить заасфальтированный канцеляритом и запретом на мат русский язык», – делает смелый вывод критик Мария Кувшинова.
В баттле, конечно, есть «гражданские мотивы» – например, упоминание протестных митингов, и делает их рэпер Гнойный, он же Слава КПСС (поэтому, кстати, он оказался милее оппозиционерам), и с властью его участники не сотрудничают. Коронация новых «граждан поэтов» объясняется просто: найдутся более политизированные творцы, а лучше сразу активисты, коронуют и их.
Случай Серебренникова – линии его защиты и критики – показал, что российское общество не мыслит искусства в отрыве от пользы (дидактической или пропагандистской). Режимы в России могут меняться, а вопрос «с кем вы, мастера культуры, чему учите и куда зовете?», упреки в аполитичности и безыдейности никуда не денутся.