Москва и Гонконг полыхнули протестами почти одновременно, но усмотреть в них параллели было тяжело: слишком далеко два города находятся друг от друга, слишком велика, на первый взгляд, разница между столицей континентальной империи и бывшей британской базой на краю континента. И все же общих черт находится немало. Богатейшие города своих сообществ, выделенные в отдельную территориальную единицу, магниты для легальных и нелегальных иммигрантов, сохраняющие свою особую культуру. Оба города разбогатели в основном на обслуживании остальной страны, но относятся к ней, как интеллигенция к пролетариату.
Первыми схожесть двух протестов заметили в российском МИДе. Его пресс-секретарь Мария Захарова заявила: и гонконгские, и московские протесты подогреваются из-за рубежа. В ближайшее время внешнеполитические структуры двух стран даже должны провести консультации по этому вопросу. Протестующие двух стран консультации друг с другом пока проводить не собираются, хотя проблемы у них похожие. Сравнение московских протестов с гонконгскими позволяет лучше понять точку, в которой находится российское гражданское общество, увидеть его слабые и сильные стороны.
2047 vs 2024
Парадоксально, но, несмотря на куда большую бурность и массовость гонконгских митингов, реальные перспективы их дела выглядят куда хуже, чем у московских. Гонконг живет в ожидании 2047 года, когда истечет срок соглашения о его особом статусе и Пекин сможет ввести на всей территории города законы КНР. Ждать осталось еще целых 28 лет, но неизбежность наступления 2047 года придает сопротивлению гонконгцев оттенок обреченности: они бьются за будущее, где большинству из них все равно придется эмигрировать на Тайвань, в Австралию и США. Никто не сомневается, что, получив полный контроль над Гонконгом, Пекин не допустит больше никаких марафонов неповиновения. У протестующих в Москве таких временных лимитов нет, но нет и многого из того, чем наслаждаются протестующие Гонконга.
Прежде всего, сразу бросается в глаза, что в Гонконге люди противостоят изменениям, подрывающим власть закона, а в Москве – борются за соблюдение существующих норм законодательства. Гонконгские протесты начались из-за того, что городские власти попытались принять закон, позволяющий экстрадировать подозреваемых в КНР, где царствует социалистическая законность. Она относительно сносно работает в коммерческих спорах, но, к примеру, с диссидентами обходится весьма жестко. Попав в руки китайского правосудия, они, как правило, исчезают на несколько недель или даже месяцев, после чего каются по национальному телевидению в своих ошибках, несознательности и работе на иностранные разведки. Остановить принятие закона легальными методами возможности не было: особенности формирования гонконгского парламента дают преимущество в нем ставленникам Пекина.
Сопротивляться разрушению барьера между материковым и островным правом стало для гонконгцев делом чести потому, что право – важнейшая часть их регионального самосознания. Конструировать его британские власти стали поздно – понятие «гонконгца» появилось в местном законодательстве лишь в 1971 году. До того администрация колонии рассматривала граждан как смесь местных китайцев, иммигрантов из других стран и британских подданных. Гонконгская идентичность, пишет исследователь Агнесс Ку, была построена вокруг стабильности и процветания города-государства, резко отличающих его от материкового Китая, пожираемого в то время культурной революцией. Защитой от этого хаоса стал закон, но не более: никакой демократией население Гонконга не баловали.
В Москве ситуация совершенно другая: формально борьба митингующих идет за исполнение уже существующего закона о допуске кандидатов на выборы в Мосгордуму. Его многочисленные нарушения оппозиционерами документировались, но доказательства не приняли в расчет ни суд, ни Мосгоризбирком. В повестке митингов нет лозунгов об отмене подписного барьера – протестующих возмутило именно то, что все требования существующего закона были выполнены, но к желаемому результату это не привело.
Прямые выборы местной власти, за которые сейчас борются гонконгцы, у москвичей уже есть, но без исполнения законов это не работает и не помогает защищать их права. В Гонконге, наоборот, несмотря на проблемы с демократией, законы соблюдаются, и это оказывается более надежным способом гарантировать права местных жителей хотя бы на массовые собрания.
В отличие от Москвы повестка протестов в Гонконге оказалась куда популярнее, а местное общество более сплоченным. Разница тут не только в общей численности митингующих (2,2 млн на пике в Гонконге против 50–60 тысяч в Москве), но и в участии профессиональных союзов. С начала кампании в Гонконге забастовки успели провести госслужащие, юристы, католический клир, работники транспорта и многие другие. В Москве ни одна крупная неполитическая структура, профсоюз или общественное объединение не принимали участия в протестах и никак их не поддерживали.
Полиция в Москве и Гонконге тоже вела себя очень по-разному. Кадры столкновений протестующих и полицейских в Гонконге являют картину крайнего ожесточения, но протест не сразу был таким: миллионные марши июня–июля проходили без происшествий. Насилие нарастало по мере того, как протестующие переходили от традиционных митингов к откровенно незаконным действиям: разгрому парламента (ремонт обойдется в $5 млн), перекрытию дорог и мостов, остановке метро и аэропортов, забрасыванию кирпичами правительственных зданий. Более 30 полицейских получили ранения разной степени тяжести. При этом, несмотря на такой накал борьбы, к 5 августа задержано было всего 420 человек. И это после девяти недель безостановочной уличной борьбы.
В Москве полиция обращалась с митингующими гораздо жестче. Всего за три дня (27 июня, 3 и 10 августа) было задержано около трех тысяч человек, более 880 получили штрафы, более 100 отправлены под административный арест, более 40 протестующих пострадали, пятеро были госпитализированы. 14 человек обвиняются по уголовной статье в участии в «массовых беспорядках», хотя в рядах полиции только один получил «вывих плеча», а несколько пострадали от слезоточивого газа, якобы распыленного из баллончика. И все это в ходе демонстраций, где не было повреждено ни одного объекта частной или общественной собственности.
Полицейские чины Гонконга в выступлениях постоянно подчеркивали, что вынуждены применять силу только для защиты общественного порядка и в объеме, минимально необходимом для рассеивания нарушающей права других граждан толпы. В Москве полиция вообще не делала никаких заявлений по итогам протестов, если не считать вердикт Следственного комитета по делу Константина Коновалова, совершавшего за три часа до митинга пробежку по Москве. Полиция сломала ему при задержании ногу, хотя единственным его нарушением было то, что он сфотографировал оцепление. Проведя проверку, СК никаких нарушений не обнаружил.
Гонконгская полиция защищает закон и действует, исходя из понимания сути этого закона. Жалоб демонстрантов на полицейских немало – 378, но на многочисленных видео хорошо видно, что тех, кто не сражается с полицией и не блокирует объекты инфраструктуры, не избивают и не задерживают. А вот жесткость российской полиции была явно непропорциональна действиям протестующих и имела мало общего с поддержанием общественного порядка. При этом руководство МВД не сочло нужным публично объяснять причины такой жестокости.
Застойные корни
Здесь различия между протестами заканчиваются и начинаются сходства. Власти и России, и Китая сразу же отказались серьезно воспринимать требования демонстрантов. МИДы обеих стран заговорили об иностранной помощи протестующим: в России власти не устроила публикация в одном из аккаунтов Твиттера Госдепартамента США с фотографией маршрута несанкционированной акции, в Китае – встреча одной из сотрудниц генконсульства США с представителями гонконгской оппозиции.
Похожа и риторика властей о маргинальности демонстрантов, которые растворяются в море лояльных сторонников Кремля и Компартии Китая. «7,4 млн сянганцев обладают здравым смыслом, чтобы не поддаться провокациям, – пишет партийная газета «Жэньминь Жибао». – Китай – это уже не бедный и старый Китай, 1,4 млрд китайцев готовы вместе бороться до конца и одержать победу над любыми опасностями и вызовами». В России о том, что демонстранты никого не представляют, сообщает ВЦИОМ, по данным которого 69% россиян якобы поддерживают жестокие действия полиции на митингах, хотя формулировки вопросов в соцопросе были явно некорректные и вводили респондентов в заблуждение.
На примерах обоих городов хорошо видно, что мирный протест малоэффективен в недемократических системах. И Сергей Собянин в Москве, и Кэрри Лам в Гонконге отвечают за результаты своей работы прежде всего перед главами своих государств и работают по их повестке, а не горожан. Даже если часть этой повестки – улучшать условия жизни на вверенной территории.
В обеих странах формальные поводы для протестов (закон об экстрадиции, выборы в Мосгордуму) оказались не причиной, а поводом. За ними стоит куда более глубокая фрустрация, связанная с ощущением застоя в политике и в экономике: и в России, и в Гонконге экономический рост в 2019 году прогнозируется в районе 1,5%. Также сказывается ощущение отсутствия перспектив. «Я за 7 тысяч гонконгских долларов (58,5 тысячи рублей) вынужден арендовать комнату 12 кв. м, — предельно четко выражает эту идею надпись баллончиком на отбойнике по пути в гонконгский аэропорт. — И вы говорите, что я должен бояться тюрьмы?» Рынок жилья в Гонконге — самый дорогой на планете, и у молодых специалистов почти нет шансов получить собственное жилье. В России реальные доходы падают пятый год подряд, а рецептов перезапуска экономики так и не появилось.
При экономическом росте накапливающиеся в обществе проблемы не так заметны, но когда экономика перестает расти — любой, даже незначительный повод может привести к неожиданному всплеску общественного недовольства. Вопросы власти из абстрактных становятся конкретными: граждане хотят контроля над распределением скудеющих общественных ресурсов.
