Роль ядерного сдерживания в стратегической стабильности. Гарантия или угроза

Почти неминуемая перспектива денонсации Соединенными Штатами Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности 1987 года (ДРСМД) и растущая вероятность скорого прекращения действия Договора по сокращению стратегических наступательных вооружений 2010 года (Договор СНВ-3, или, как его называют в США, New START) вновь возвращают ядерную проблему, хотя бы на какое-то время, в центр внимания мировой политики.

В сегодняшних дискуссиях на эту тему трудно найти понятия, которые бы употребляли чаще (и которыми бы злоупотребляли чаще), чем «стратегическая стабильность» и «ядерное сдерживание». У обеих концепций долгая история: первая в официальном обиходе без малого тридцать лет, а вторая — почти семьдесят. Они фигурируют во многих государственных документах и международных соглашениях, о них написаны библиотеки научной, пропагандистской литературы, множество материалов интернет-изданий, им адресованы моря слов на бесчисленных конференциях и симпозиумах.

Тем не менее эти концепции, их динамика и диалектическая взаимосвязь то и дело ставят новые проблемы и порождают парадоксы, которые можно было бы назвать интеллектуально завораживающими, если бы речь не шла о жизни или гибели современной цивилизации. Но, к несчастью, это именно так. В нынешних военно-политических условиях война может разразиться за несколько кризисных дней и закончиться за считаные часы обмена ядерными ударами.

За эти часы будут убиты сотни миллионов людей в Северном полушарии и разрушено все, что создано человеком за последнюю тысячу лет. Прямые последствия были бы необратимы, а вторичные, скорее всего, погубили бы в течение ряда лет остальную часть населения Земли или как минимум отбросили бы ее к первобытному существованию. Предотвращение ядерной войны — непреложное условие для выживания человеческой цивилизации, и оно неразрывно связано с концепциями ядерного сдерживания, стратегической стабильности и мер ядерного разоружения и нераспространения.

Казалось бы, все сказанное выше — банальности, и все это давно освоено в теории и на практике политиками, военными и гражданскими специалистами и просвещенной общественностью передовых стран мира. Но как в таком случае объяснить тот парадокс, что хотя за последние три десятилетия ядерные арсеналы России и Соединенных Штатов были понижены почти на порядок по числу боезарядов и в десятки раз по суммарной разрушительной мощи (мегатоннажу), опасность ядерной войны сейчас намного выше, чем в конце 1980-х годов?

Почему после тридцати лет серьезных сокращений ядерных арсеналов для укрепления стратегической стабильности Россия и США все дальше расходятся в понимании принципов этой стабильности? По каким причинам после многолетних совместных усилий двух держав по устранению стимулов для первого ядерного удара его вероятность сегодня выше, чем когда-либо за прошедшие тридцать лет? И наконец, как получилось, что после трех десятилетий нарастающего успеха и эффекта переговоров по сокращению и нераспространению ядерного оружия мир вступает в период деградации и распада всей системы контроля над этим оружием и начала нового цикла гонки ядерных и иных вооружений в многопрофильном и многостороннем формате?

В научной литературе последнего времени много внимания уделялось различным современным факторам, влияющим на ядерное сдерживание и стабильность как бы извне: новым системам противоракетной обороны (ПРО), высокоточному оружию (ВТО) большой дальности в неядерном (обычном) оснащении, влиянию третьих и «пороговых» ядерных государств, космическим вооружениям, а с недавних пор — киберугрозам ¹. Эти новые факторы оттеснили на задний план общественного сознания тенденции, которые можно наблюдать в самой «сердцевине» ядерного сдерживания — в военно-стратегических отношениях России и США. Между тем и здесь происходят опасные перемены. В предлагаемой статье исследуются реальные и мнимые причины сложившейся тревожной ситуации, а также предлагаются пути выхода из нее на благо международной безопасности.

Генезис ядерного сдерживания

Философия ядерного сдерживания родилась в результате симбиоза принципа военно-политического сдерживания и фактора ядерного оружия. Первое насчитывает тысячелетия истории, а второе появилось в 1945 году. Устрашение противника с помощью угрозы применения военной силы — чтобы удержать его от неприемлемых действий или принудить к определенному поведению — издревле считалось политико-психологической функцией армий и флотов до того, как они начнут реальные боевые действия. Еще два с половиной тысячелетия назад китайский родоначальник всемирной стратегической мысли Сунь-Цзы писал: «Одержать сто побед в ста битвах — это не вершина превосходства. Подчинить армию врага не сражаясь — вот подлинная вершина превосходства. <…> …Тот, кто преуспел в военном деле, подчиняет чужие армии, не вступая в битву… <…> Тогда его оружие не притупится и плоды победы можно будет удержать» ².

Создание и применение атомной бомбы в 1945 году далеко не сразу породило идею ядерного сдерживания. Поначалу ядерное оружие рассматривалось лишь как новое средство ведения войны небывалой разрушительной силы. Согласно официальной американской Доктрине массированного возмездия 1950-х годов, реальный план применения ядерного оружия, изложенный в первом «Едином интегрированном оперативном плане» Пентагона (Single Integrated Operational Plan — SIOP-62), предусматривал с началом любого вооруженного конфликта с СССР незамедлительный массированный налет 1850 тяжелых и средних бомбардировщиков со сбросом 4700 атомных и водородных бомб на города и другие объекты СССР, КНР и их союзников ³. По расчетам Пентагона, этот удар повлек бы человеческие жертвы в СССР, КНР, среди их союзников и соседних нейтральных стран порядка 800 млн убитыми ⁴, что составляло на тот момент 1/3 (!) населения планеты.

Создание ядерного оружия и межконтинентальных авиационных, а затем ракетных средств его доставки Советским Союзом лишило США традиционной недосягаемости за двумя океанами, что заставило их всерьез пересмотреть взгляды на соотношение политической и военной роли ядерного оружия. Идея ядерного сдерживания вышла на передний план военной политики США, хотя она, естественно, опиралась на реальные ядерные силы и оперативные планы их применения. Этот качественный сдвиг положил начало формированию философии преимущественно политической, а не военной роли ядерного оружия. При этом обе его ипостаси наглядно демонстрируют классический закон гегелевской диалектики о единстве и борьбе противоположностей (о чем подробнее — ниже).

Стратегическая стабильность — рождение концепции

Истоки этой концепции берут начало в аналитических разработках конца 1950-х годов корпорации РЭНД — научного центра ВВС США, а ее первым автором на официальном уровне был Роберт Макнамара, занимавший в 1961–1967 годах пост министра обороны США. В 1967 году в своей нашумевшей речи в Сан-Франциско он сказал: «Мы не хотим гонки вооружений с Советским Союзом, в основном потому, что феномен действие-противодействие делает ее глупой и бессмысленной. Обе наши страны выиграли бы от… соглашений сначала ограничить, а потом сократить наши наступательные и оборонительные ядерные силы» ⁵.

Через несколько лет эта логика воплотилась в Договоре об ограничении систем ПРО и Временном соглашении об ограничении наступательных стратегических вооружений (ОСВ-1) от 1972 года. Правда, тогда гонка вооружений была не остановлена, а лишь ограничена по некоторым параметрам и набирала темп в других категориях ядерного баланса и классах ядерных вооружений. В США наращивание этого потенциала по количеству боезарядов добралось до пика в начале 1960-х годов — 32 000 единиц, а затем сократилось к 1989 году до 22 200 единиц суммарной мощностью в 20 000 мегатонн. В СССР к концу 1980-х годов по этим параметрам был достигнут максимум в 30 000 единиц и 35 000 мегатонн. Вместе две сверхдержавы, на которые приходилось примерно 98 % глобального ядерного арсенала, накопили разрушительную мощь, эквивалентную 3,6 млн «хиросимских» бомб (!).

Но к концу 1980-х годов холодная война была уже на излете, начались большие перемены внутри СССР, правящим кругам ведущих держав стала очевидна абсурдная избыточность ядерных потенциалов. Это послужило мощным импульсом для переговоров по сокращению ядерного оружия, которые увенчались первыми радикальными соглашениями: Договором по ракетам средней и меньшей дальности в 1987 году и Договором СНВ-1 в 1991 году. На этом благоприятном фоне концепция стратегической стабильности превратилась в правовую норму.

Понятие «стратегическая стабильность» было зафиксировано в этом качестве в первый и, к сожалению, в последний раз в июне 1990 года в Совместном заявлении Советского Союза и Соединенных Штатов Америки ⁶. Это понятие определялось как стратегические отношения, устраняющие «стимулы для нанесения первого ядерного удара». Для формирования таких отношений будущие договоры о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ) должны были включать ряд согласованных элементов:

• «Взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями» (чтобы оборона не могла ослабить ответный удар другой стороны);
• «Уменьшение концентрации боезарядов на стратегических носителях» (чтобы одним носителем с несколькими боезарядами нельзя было поразить на стартовых позициях несколько носителей противника с гораздо большим числом боезарядов);
• «Оказание предпочтения средствам, обладающим повышенной выживаемостью» (чтобы их невозможно было уничтожить до запуска упреждающим ударом).

Данная концепция коренным образом пересматривала традиционные взгляды. В годы холодной войны каждая сторона идеологически воспринимала противника как имманентного агрессора, независимо от конкретного содержания его доктрин и состава вооружений. Теперь обе стороны согласились с предпосылкой, что первый ядерный удар является агрессией, независимо от того, какое государство его нанесло. При этом подразумевалось, что цель первого удара — предотвращение или существенное ослабление ответного удара противника путем поражения его стратегических сил на стартовых позициях и отражения удара выживших ракетных средств с помощью противоракетной обороны (ПРО).

Таким образом, стратегические ядерные силы (СЯС) ⁷ были по умолчанию изъяты из бессмертной формулировки Клаузевица («война есть продолжение политики иными, насильственными средствами» ⁸). Согласно логике Совместного заявления от 1990 года, если ни одна из сторон не имеет возможности первым ударом существенно снизить свой ущерб от возмездия другой стороны, то развязывание войны (первый удар) не станет продолжением политики иными средствами, даже в случае острого конфликта интересов государств.

Важно подчеркнуть, что о содержании «стратегической стабильности» договорились в ходе переговоров о Договоре СНВ-1 (1991 год), в сложнейших положениях которого воплощены все принципы этой концепции. В дальнейшем они нашли более или менее рельефное отражение в Договорах СНВ-2 (1993 год), Рамочном соглашении СНВ-3 (1997 год), Соглашении о разграничении систем стратегической ПРО и ПРО театра военных действий (1997 год), Договоре о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП от 2002 года) и ныне действующем Договоре СНВ от 2010 года. В качестве важнейших сопутствующих мер с 1993 года начались переговоры с целью заключения Договора о запрещении производства разделяющихся материалов в военных целях (ДЗПРМ), а в 1996 году был подписан Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ).

В итоге реализации этих соглашений стратегический баланс сейчас выглядит намного более стабильным (по критериям, согласованным в 1990 году), чем на пороге 1990-х годов перед подписанием Договора СНВ-1. Разрешенные предельные уровни стратегических вооружений сократились по боезарядам примерно в 6 раз, по развернутым носителям — почти в 3 раза, а по суммарному мегатоннажу приблизительно в 30 раз ⁹. Соотношение числа боезарядов к носителям изменилось с 5:1 до 2:1. Средства повышенной выживаемости ¹⁰ тогда составляли 30–40 %, а теперь 60–70 % СЯС России и США.

Еще важнее, что не только по форме, но и по существу стратегический баланс стал намного стабильнее в том смысле, какой был определен в Совместном заявлении 1990 года, как устранение «стимулов для нанесения первого ядерного удара». Модели гипотетического обмена ядерными ударами показывают, что при реалистически допустимых условиях нападение любой стороны не способно поразить более 50 % сил другой, причем для этого будет израсходовано на 20 % больше средств, чем поражено ¹¹. Иными словами, агрессор разоружил бы сам себя. А у стороны, подвергшейся нападению, выжило бы больше сил, чем осталось у агрессора, и она могла бы нанести ответный удар по своему выбору, лишив инициатора войны всех искомых преимуществ агрессии.

Тем не менее стратегическая стабильность как одна из моделей взаимного ядерного сдерживания сейчас интенсивно размывается из-за эволюции стратегических концепций и оперативных планов сторон, начала масштабного цикла гонки ядерных и новейших неядерных вооружений. Эти процессы, безусловно, усугубляются новой холодной войной в отношениях России и Запада, в рамках которой идет в том числе распад системы и режимов контроля над ядерным оружием.

Современные ядерные доктрины

Роль ядерного оружия в российской внешней и военной политике стала заметно увеличиваться с 2011 года, после ратификации Пражского договора СНВ и провала диалога России и США о совместном развитии систем противоракетной обороны. В своей программной статье перед выборами 2012 года Владимир Путин подчеркивал: «Мы ни при каких условиях не откажемся от потенциала стратегического сдерживания и будем его укреплять… До тех пор пока „порох“ стратегических ядерных сил, созданных огромным трудом наших отцов и дедов, остается „сухим“, никто не посмеет развязать против нас широкомасштабную агрессию» ¹². Этой установке отвечает большая программа перевооружения стратегических ядерных сил (в том числе развертывание 400 новых межконтинентальных баллистических ракет и строительство восьми атомных стратегических ракетных подводных лодок) ¹³.

Нынешний президент США Дональд Трамп в течение 2017 года говорил: «Пусть будет гонка вооружений… Мы обгоним их на любом направлении и выдержим дольше, чем они» ¹⁴. В опубликованном в январе 2018 года очередном «Обзоре ядерной политики» США позиции нынешнего военного и политического руководства страны по всем аспектам ядерного сдерживания изложены достаточно ясно и последовательно. Сразу бросается в глаза, что в своей постановочной части эта позиция созвучна российскому подходу: «Сохранное, безопасное и эффективное ядерное сдерживание служит гарантией того, что войну никогда нельзя будет выиграть и ее никогда не будут вести» ¹⁵. Но аналогии на этом не заканчиваются. Обе державы предполагают не только ответный ядерный удар в случае агрессии извне с использованием ядерного оружия, но также его первое применение при нападении с использованием обычных вооружений и в некоторых иных случаях.

В «Обзоре» 2018 года подчеркивается: «Учитывая многообразие угроз и в значительной степени непредсказуемый характер этих угроз в настоящее время и в будущем, ядерные силы США выполняют следующие важнейшие функции, предусмотренные стратегией национальной безопасности Соединенных Штатов: предотвращение нападения с применением и без применения ядерного оружия; гарантия безопасности союзников и партнеров; достижение целей государственной политики США в случае провала сдерживания; способность реагировать на непредвиденные ситуации в будущем» ¹⁶.

Российская Военная доктрина в ее последнем издании 2014 года тоже требует обеспечить «постоянную готовность Вооруженных Сил, других войск и органов к сдерживанию и предотвращению военных конфликтов, к вооруженной защите Российской Федерации и ее союзников в соответствии с нормами международного права и международными договорами Российской Федерации» ¹⁷. Ядерные силы должны гарантировать «поддержание глобальной и региональной стабильности и потенциала ядерного сдерживания на достаточном уровне». В случае войны доктрина предусматривает не только ответный ядерный удар, но и первый удар: «Российская Федерация оставляет за собой право применить ядерное оружие в ответ на применение против нее и (или) ее союзников ядерного и других видов оружия массового поражения, а также в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства» (курсив мой. — Ал. А.). Цель ядерного удара определяется как «нанесение противнику заданного уровня ущерба в любых условиях обстановки» ¹⁸.

Правда, как оказалось, военная доктрина Российской Федерации — величина переменная. Так, выступая в Сочи в октябре 2018 года, президент Путин в ответ на вопрос журналиста неожиданно сформулировал ядерную часть доктрины следующим образом: «…В нашей концепции применения ядерного оружия нет превентивного удара. И я прошу всех здесь присутствующих и всех, кто будет потом каждое слово из того, что я скажу, анализировать и так или иначе использовать в своих собственных изложениях, иметь в виду: у нас нет в нашей концепции использования ядерного оружия превентивного удара. Наша концепция — это ответно-встречный удар… Это значит, что мы готовы и будем применять ядерное оружие только тогда, когда удостоверимся в том, что кто-то, потенциальный агрессор, наносит удар по России, по нашей территории. Никакой тайны вам не расскажу: у нас создана система, и мы ее совершенствуем постоянно, она нуждается в совершенствовании — СПРН, система раннего предупреждения о ракетном нападении. То есть эта система фиксирует в глобальном масштабе, какие старты стратегических ракет из Мирового океана, с какой-то территории произведены. Это первое. И второе — она определяет траекторию полета. Третье — район падения головных частей ядерного оружия. И когда мы убеждаемся (а это все происходит в течение нескольких секунд), что атака идет на территорию России, только после этого мы наносим ответный удар… Конечно, это всемирная катастрофа, но, я повторяю, мы не можем быть инициаторами этой катастрофы, потому что у нас нет превентивного удара… Агрессор все равно должен знать, что возмездие неизбежно, что он будет уничтожен. А мы — жертвы агрессии, и мы, как мученики, попадем в рай, а они просто сдохнут, потому что даже раскаяться не успеют» ¹⁹.

Общественное внимание больше всего привлекла последняя эмоциональная фраза, анализ которой не входит в сферу компетенции автора настоящей статьи. Однако остальная часть высказывания президента, похоже, внесла фундаментальную поправку в Военную доктрину России. А именно было фактически объявлено о неприменении ядерного оружия первыми, что сделал СССР в 1982 году (хотя никто в мире тогда не принял это всерьез) и что отменила Россия в 1993 году (чему все поверили). Из девяти нынешних ядерных государств такое обязательство взяла на себя только КНР (но и ей мало кто верит), а также Индия (хотя с серьезными оговорками).

Остается неясным, что случилось с положением официальной Военной доктрины РФ о применении ядерного оружия первыми «в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства» ²⁰. Кроме того, описанный ответно-встречный удар, очевидно, не относится к применению оперативно-тактического ядерного оружия Сухопутных войск, ВМФ и ВКС, которого у России, наверное, больше, чем у всех остальных стран мира, вместе взятых ²¹.

Далее, хотя президент сказал о ядерном оружии в целом, возможно, обрисованная им концепция относится только к основному варианту применения стратегических ядерных сил, и прежде всего Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Иначе непонятно, почему многие годы осуществляются крупные инвестиции в столь дорогостоящие высокоживучие системы, как подводные лодки с баллистическими ракетами и наземные мобильные МБР, которые преимущественно рассчитаны на так называемый глубокий ответный удар (т. е. запуск, когда не осталось никаких сомнений в факте нападения и его инициаторе после подрыва ядерных боеголовок противника на своей территории). Но, так или иначе, что сказано, то сказано, а все возможные интерпретации — это частное мнение экспертов, а не официальная позиция Верховного главнокомандующего (тем более что он сам призвал «…всех, кто будет потом каждое слово… анализировать и так или иначе использовать в своих собственных изложениях» иметь в виду данное заявление).

Еще важнее, что Путин косвенно подтвердил провозглашенное СССР и США в 1970-х и 1980-х годах убеждение в том, что ядерная война стала бы катастрофой для человечества, а значит, в ней нельзя победить и ее нельзя вести. Как бы то ни было, историческое значение приведенного высказывания зависит от того, будет ли внесена соответствующая поправка в следующую редакцию российской Военной доктрины.

В остальном, по сравнению с периодом правления президента Обамы, взгляды двух ведущих держав на значение ядерного оружия стали заметно более симметричными. В предшествующие годы Москва не высказывала озабоченности по поводу ядерных сил Соединенных Штатов, но постоянно выражала тревогу в связи с их неядерными программами противоракетной обороны и высокоточных наступательных систем большой дальности. Со своей стороны Вашингтон беспокоился из-за российских достратегических (оперативно-тактических) ядерных вооружений и сил общего назначения.

Теперь США видят угрозу прежде всего в наращивании за последнее десятилетие стратегического ядерного потенциала РФ (как и Китая) и намерены ответить на это обширной программой обновления и расширения своих ядерных сил. В свою очередь, Россия в последние годы явно сместила акцент на стратегические оборонительные системы и высокоточные обычные наступательные вооружения большой дальности, которые наконец вызвали озабоченность США, что впервые нашло отражение в «Обзоре» 2018 года ²².

В принципе, исторический анализ показывает, что стратегическая асимметрия периодически создавала немалые трудности для переговоров по контролю над ядерными вооружениями ²³. И наоборот, симметричность ядерных потенциалов, начиная с достижения Советским Союзом стратегического паритета с США в начале 70-х годов ХХ века, обычно способствовала прогрессу переговоров.

Тем не менее, как представляется, нынешняя симметричность стратегических потенциалов и взглядов на их значение отнюдь не гарантирует возобновление диалога и снижение ядерной угрозы. Этот кажущийся парадокс объясняется природой самого феномена ядерного сдерживания как особого вида военно-политических отношений государств.

Дихотомия феномена ядерного сдерживания

Двойственный характер доктрины ядерного сдерживания обусловлен тем, что размыта грань между использованием ядерного сдерживания как политического инструмента предотвращения войны и практическим применением ядерного оружия в качестве средства ведения войны. Ведь любой вариант ядерного сдерживания состоятелен тогда и только тогда, когда он опирается на материальную базу ядерных вооружений и готовность их использовать, в соответствии с военной доктриной, стратегией и оперативными планами.

В современном мире все государства открыто (или по умолчанию, как Израиль) поддерживают и совершенствуют свои ядерные вооружения для целей сдерживания. И в то же время ни одна система оружия не создается для сдерживания вообще, поскольку это слишком общее и аморфное понятие. Разработка всех систем ядерного оружия воплощает в себе последние научно-технические достижения для выполнения конкретных военных задач — поражения тех или иных военных и гражданских объектов в заданных условиях конфликта. При этом некоторые технические характеристики вооружений и связанные с ними оперативные планы могут увеличить вероятность военного конфликта или его эскалации. Сейчас это происходит под влиянием военно-технического развития и новых стратегических концепций ведущих ядерных держав и усугубляется растущей напряженностью отношений России и США.

Чудовищная разрушительная мощь и техническая сложность существующих ядерных сил фактически сделали важнейшие политические решения заложниками стратегических концепций и оперативных планов, разработанных в военных управлениях и штабах задолго до вооруженного конфликта. А эти планы диктуются техническими характеристиками вооружений и их информационно-управляющих систем. Применительно к нашему времени классический постулат Клаузевица можно переформулировать так: большая (т. е. ядерная) война есть продолжение доктрины (ядерного сдерживания) и технических характеристик систем оружия, определяющих планы и способы их применения, — а не внешней политики сверхдержав.

В качестве иллюстрации можно обратиться к изложенной российским руководством концепции ответно-встречного удара. Она обусловлена главным образом уязвимостью стратегических сил для массированного ракетно-ядерного удара вероятного противника. Правда, речь идет только о межконтинентальных баллистических ракетах (МБР) в защищенных шахтных пусковых установках, подземных командных пунктах, а также ракетных подводных лодках в базах и бомбардировщиках на аэродромах. Ракеты грунтово-мобильного базирования на маршрутах развертывания, подводные лодки и авиация в море и воздухе способны выжить и нанести «глубокий ответный удар», но этот потенциал, видимо, считается недостаточно разрушительным.

Поэтому «заданный уровень ущерба» ²⁴, упомянутый в доктрине, вероятно, означает, что в сторону агрессора будет осуществлен ответно-встречный запуск ракет шахтного базирования, особенно самых мощных МБР тяжелого типа (как нынешний «Воевода» и будущий «Сармат»). А это значит, что во многом именно технические характеристики вооружений (невозможность сделать жидкостные МБР тяжелого типа мобильными, взрывостойкость их шахтных пусковых установок и уровень их готовности к запуску, а также количество, точность, мощность боеголовок и подлетное время ракет противника) диктуют решение высшего государственного руководства устроить конец света — нанести ответно-встречный ядерный удар, последствия которого были столь красноречиво описаны в валдайском выступлении российского президента.

Между тем концепция ответно-встречного удара сопряжена с изрядным риском непреднамеренного развязывания ядерной войны из-за возможности технического сбоя системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН) в составе спутников и наземных радаров, несанкционированного запуска ракет оппонента, неправильной интерпретации действий другой стороны, неуправляемой эскалации кризиса и локального вооруженного конфликта.

В ближайшей перспективе этот риск может существенно вырасти вместе с развитием военной техники и изменением стратегического баланса. Например, космические вооружения и средства кибервойны, вероятно, получат способность блокировать системы СПРН или инспирировать ложную тревогу с их стороны. Распространение в мире ядерных ракет морского базирования порождает опасность провокационных «анонимных» ударов третьей стороны из-под воды. Создание гиперзвуковых систем лишит наземные радары СПРН возможности своевременно определять траекторию полета ракет противника и район падения его боеголовок, а значит, ответно-встречный удар придется наносить сразу по сигналу спутников, которые периодически выдают ложную тревогу.

Наконец, вероятная денонсация ДРСМД и развертывание новых американских ракет средней дальности на передовых рубежах в Европе и Азии, ввиду их короткого подлетного времени и (или) низкой траектории, нейтрализуют российскую концепцию ответно-встречного удара — для его осуществления просто не останется времени. По мнению некоторых авторитетных военачальников, это заставит Россию принять концепцию упреждающего ядерного удара ²⁵. Понятно, что такой удар будет более разрушительным, чем чисто ответный, но последующий за ним ядерный удар противника в любом случае будет гибельным для России. А если и США примут концепцию упреждающего удара, то любая возможная кризисная ситуация заставит обе стороны играть на опережение. Причем не по каким-то политическим мотивам, а из-за уязвимости их стратегических сил и системы управления для ожидаемого первого удара другой стороны.

Другой пример саморазрушительных тенденций ядерного сдерживания — это концепции ограниченной или избирательной ядерной войны. Сакраментальный вопрос, над которым много десятилетий бьются стратегические планировщики: что делать, если ядерное сдерживание все-таки «не сработает»? Например, если нападение противника с использованием обычных вооружений создаст угрозу неминуемого поражения (в том числе уничтожения с помощью высокоточных неядерных средств большой части ядерных сил в районах базирования), если другая сторона применит ядерное оружие ограниченным образом, если она использует другие виды оружия массового уничтожения или кибератаки?

С начала 1970-х годов Соединенные Штаты — первым был министр обороны того времени Джеймс Шлесинджер — выдвигали концепцию перенацеливания: разные варианты избирательных и групповых ударов по советским военным объектам ²⁶. Но все эти планы разбивались о вероятность массированного ядерного ответа СССР, который категорически отвергал подобные идеи и усиливал потенциал «сокрушительного возмездия» ²⁷.

Перемены начались много лет спустя. В 2003 году Россия в официальном документе Министерства обороны обнародовала планы «деэскалации агрессии… угрозой нанесения или непосредственно осуществлением ударов различного масштаба с использованием обычных и (или) ядерных средств поражения». Причем предполагалась возможность «дозированного боевого применения отдельных компонентов Стратегических сил сдерживания» ²⁸.

Следует отметить, что с тех пор очередные издания Военной доктрины РФ и другие официальные стратегические документы не упоминали подобных концепций. В то же время принятые доктринальные формулировки не исключают такого рода действий, поскольку не уточняется, каким образом Россия может «применить ядерное оружие… в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства» ²⁹. Неясно и что может считаться «угрозой самому существованию», и то, какой «уровень нанесения ущерба» трактуется как «достаточный» ³⁰. США тоже не откровенничают по этому поводу, но при этом официально допускают возможность ограниченной ядерной войны.

В условиях нынешнего обострения напряженности эта концепция вернулась в центр внимания политиков и военных экспертов России и Запада. В ряде публикаций российских военных специалистов (на действительной службе) обосновывается «…ограниченный характер первого ядерного воздействия, которое призвано не ожесточить, а отрезвить агрессора, заставить его прекратить нападение и перейти к переговорам. При отсутствии желательной реакции предусматривается нарастающее массирование использования ядерного оружия как в количественном отношении, так и по энерговыделению. Поэтому… первое ядерное воздействие Российской Федерации может носить ограниченный характер» ³¹.

Правда, приведенное высказывание президента Путина на валдайском форуме в 2018 году как будто исключает идею избирательного применения ядерного оружия. Также и в его Послании Федеральному собранию от 1 марта 2018 года было сказано: «Любое применение ядерного оружия против России или ее союзников малой, средней, да какой угодно мощности мы будем рассматривать как ядерное нападение на нашу страну. Ответ будет мгновенным и со всеми вытекающими последствиями» ³². В принципе, понимание невозможности ограниченной ядерной войны должно зеркально отражаться и в Военной доктрине России, однако в этот важнейший вопрос до сих пор не внесено полной ясности.

Соединенные Штаты в течение многих лет включали в свою ядерную стратегию концепцию ограниченной ядерной войны в виде «подогнанных (tailored) ядерных опций». Но в ядерном «Обзоре» 2018 года эта тема выдвинулась на центральное место и стала главной новацией ядерной доктрины Трампа. В ней указывается: «Недавние российские заявления в духе развития ядерной доктрины создают впечатление о снижении порога первого применения ядерного оружия со стороны Москвы. Россия демонстрирует свое представление о преимуществах систем такого оружия путем многочисленных (военных) учений и заявлений. Исправление подобного ошибочного российского взгляда стало стратегическим императивом. В качестве реакции на такого рода вызовы и в целях сохранения стабильности сдерживания Соединенные Штаты будут расширять гибкость и диапазон своих подогнанных опций сдерживания» ³³.

Для ограниченных ядерных ударов планируется оснастить часть баллистических ракет подводных лодок (БРПЛ) «Трайдент-2» боеголовками пониженной мощности, а также создавать перспективные ядерные крылатые ракеты воздушного базирования большой дальности (LRSO — long-range stand-off missile), управляемые авиабомбы с вариативной мощностью заряда (В-61-12) для тактической и стратегической авиации и новые КРМБ в ядерном оснащении ³⁴.

Как бы ни оправдывали такие средства и планы доктриной сдерживания, они на деле снижают «ядерный порог» и увеличивают вероятность эскалации любого вооруженного столкновения двух сверхдержав до ядерного уровня и последующего обмена массированными ударами.

Еще один противоречивый ответ ядерного сдерживания на случай, если оно «не сработает», — концепция ограничения ущерба в ядерной войне. В последнем «Ядерном обзоре» США сказано: «Задача ограничения ущерба в случае, если сдерживание не сработает в региональной ситуации, требует энергичного адаптивного планирования с целью защиты от нападающей стороны и нанесения (ей) поражения, включая противоракетную оборону и возможность обнаружить, отследить и взять на прицел мобильные средства региональных противников» ³⁵.

Хотя в этом пассаже говорится о региональных конфликтах и противниках, в России такие планы, естественно, проецируют на себя (как угрозу американской ПРО и высокоточных обычных вооружений большой дальности). В ядерной войне стремление к ограничению ущерба для одной стороны выглядит как угроза разоружающего удара для другой, особенно если речь идет о поражении российских высокоживучих средств, которые — в виде грунтово-мобильных МБР — связываются преимущественно с концепцией «глубокого ответного удара», лежащей в основе философии стратегической стабильности.

Еще одно опасное направление, которое можно назвать периферийной деградацией ядерного сдерживания, это развитие разнообразных ударных систем большой дальности (свыше 500 км), способных поражать обычными боезарядами цели, которые в прошлом можно было уничтожить только с использованием ядерных боеприпасов. Эту возможность открыли новые информационно-управляющие системы (в т. ч. космические) и миниатюризация электронно-вычислительной техники, которые позволяют значительно повысить точность наведения ударных средств (до нескольких метров вероятного отклонения) ³⁶.

Поскольку у существующих неядерных крылатых ракет относительно ограниченная дальность действия (менее 2000 км), дозвуковая скорость и длительное подлетное время до целей (около 2 часов), на обозримое будущее создается следующее поколение высокоточного обычного оружия (ВТО), которое позволит наносить такого рода удары на межконтинентальной дальности (более 5500 км) с относительно коротким подлетным временем (до 60 минут) ³⁷.

Неядерные системы ВТО большой дальности предназначаются и используются сверхдержавами прежде всего в региональных войнах (Ирак, Югославия, Афганистан, Ливия, Сирия). Однако они вторгаются в стратегический баланс через концепцию «конвенционального (обычного) сдерживания», давно провозглашенную в официальных документах США ³⁸, а с 2014 года и в Военной доктрине России, где сказано, что «в рамках выполнения мероприятий стратегического сдерживания силового характера Российской Федерацией предусматривается применение высокоточного оружия» ³⁹. Первоначально эта концепция задумывалась как предпочтительная альтернатива опоре на ядерное оружие и способ повышения «ядерного порога». Но на деле получилось наоборот — она влечет опасное снижение этого «порога».

Вопрос о том, будет ли достаточной точность этих средств для поражения защищенных объектов (шахты МБР, командные пункты) и смогут ли они уничтожать наземно-мобильные ракеты, остается спорным. Однако несомненно, что незащищенные объекты СЯС уязвимы даже для существующих дозвуковых неядерных крылатых ракет. Сюда относятся радары СПРН, ПРО и ПВО, легкие надземные укрытия грунтово-мобильных МБР, подводные лодки-ракетоносцы у пирсов и тяжелые бомбардировщики на аэродромах, склады ядерных боеприпасов на войсковых базах, пункты связи и управления космическими аппаратами и пр. Эти объекты могут подвергнуться ударам даже в случае локального конфликта России и НАТО.

Кроме того, многие нынешние и будущие средства такого рода и их носители имеют двойное назначение, и их применение до самого момента подрыва будет невозможно отличить от ядерного удара. Это относится к тяжелым и средним бомбардировщикам, тактической ударной авиации с ракетами и авиабомбами, кораблям и многоцелевым подводным лодкам с ракетным оружием двойного назначения: КРМБ «Калибр», «Томагавк» ⁴⁰, авиационные крылатые ракеты типа Х-101/102, AGM-158, наземные оперативно-тактические баллистические и крылатые ракеты типа «Искандер». Такие системы и связанные с ними оперативные планы тоже могут вызвать быструю неуправляемую эскалацию обычного локального конфликта и даже военного инцидента до ядерной войны.

Несомненно, что ни Россия, ни США, ни их союзники не хотят войны и у них нет реальных политических мотивов для того, чтобы ее развязывать. Но следует помнить, что во многих войнах прошлого обе стороны считали, что лишь обороняются, отражая реальную или вероятную агрессию, даже если сами вели наступательные операции. Именно так в 1914 году началась Первая мировая война, которая определила страшную историю XX века и последствия которой мир (и в первую очередь Россия) расхлебывает до сих пор. Карибский ракетный кризис октября 1962 года наглядно продемонстрировал, что ядерная война может начаться из-за потери контроля над событиями, а не в результате спланированной агрессии. Похожие, хотя и не столь опасные, случаи имели место во время берлинского кризиса 1961 года, в ходе трех ближневосточных войн (1956, 1967 и 1973 годов) и в ряде других ситуаций подобного рода.

После событий 2014 года на Украине возродилось интенсивное военное противостояние РФ и НАТО в Восточной Европе, в зонах Балтийского и Черного морей и в Арктике. Регулярные широкомасштабные военные учения (в том числе с участием стратегических вооружений и имитацией применения ядерного оружия) ⁴¹ служат для демонстрации силы. Постоянно происходят опасные сближения боевых кораблей и самолетов. Вероятность большой войны России и НАТО, которая казалась безвозвратно ушедшей в прошлое всего несколько лет назад, вновь нависла над Европой и остальным миром.

Ситуация в Сирии также чревата опасными последствиями. И здесь есть опасность прямого вооруженного столкновения двух сверхдержав, которое может незамедлительно выйти за пределы Сирии и всего региона.

Распад контроля над ядерным оружием

Рассмотренные выше военно-технические, стратегические и политические тенденции разрушают систему и режимы контроля над ядерным оружием, построенные за последние пятьдесят с лишним лет большими усилиями СССР/России, США и других стран. Автор данной статьи предупреждал об этом последние несколько лет ⁴², и теперь опасность стала очевидной для всех, кто не закрывает глаза на то, что происходит вокруг.

Ясно, что наиболее слабое звено в системе контроля над ядерным оружием сейчас — это Договор РСМД. При этом главные претензии сторон друг к другу по его соблюдению можно было бы сравнительно быстро решить на техническом уровне, если бы обе стороны проявили к этому политическую волю и стратегический интерес. Но вместо этого администрация Трампа официально заявила о намерении денонсировать этот исторический договор.

Кризис контроля над ядерным оружием проявляется и в том, что вот уже почти восемь лет Россия и США не обсуждают следующий договор СНВ — это самая затянувшаяся пауза за 50 лет таких переговоров. Хотя обе стороны в феврале 2018 года выполнили (с теми или иными оговорками) положенные по текущему договору сокращения, в 2021-м его срок истечет и в контроле над стратегическими вооружениями возникнет вакуум. Времени для заключения нового договора с учетом того, насколько глубоки разногласия сторон по ряду ключевых проблем, остается все меньше. При этом администрация США весьма невнятно относится к продлению текущего договора до 2026 года (что можно согласно его статьям сделать один раз на пять лет) и находится под давлением Конгресса, который против такого шага.

Таким образом, США и Россия стоят на пороге новой масштабной гонки вооружений, причем, в отличие от холодной войны, эта ракетно-ядерная гонка будет дополнена соперничеством в наступательных и оборонительных стратегических вооружениях в неядерном оснащении, а также развитием космического оружия и средств кибервойны.

США планируют начать с середины 2020-х годов обновление своей стратегической триады — по одной новой системе на смену нынешним МБР, БРПЛ и тяжелым бомбардировщикам ⁴³. А Россия продолжает модернизировать свою триаду, разрабатывая и развертывая две системы МБР («Ярс», «Сармат»), одну систему БРПЛ («Борей-Булава») и две системы бомбардировщиков (Ту-160М и ПАК ДА).

Дополнительно Соединенные Штаты разрабатывают упомянутые выше системы для ограниченных ядерных ударов (БРПЛ «Трайдент-2» с боеголовками пониженной мощности, крылатые ракеты воздушного базирования большой дальности (типа LRSO), управляемые авиабомбы с вариативной мощностью заряда (В-61-12) и новые КРМБ в ядерном оснащении). А Россия развивает стратегические системы, показанные в президентском послании от 1 марта 2018 года (атомная крылатая ракета «Буревестник», гиперзвуковой планирующий блок «Авангард» и атомная суперторпеда «Посейдон») ⁴⁴. Влияние названных вооружений на стратегическую стабильность требует особого анализа, но едва ли будет однозначно положительным.

К тому же гонка вооружений станет многосторонней, в нее окажутся вовлечены помимо США и РФ также КНР, страны НАТО, Индия и Пакистан, Северная и Южная Кореи, Япония и другие государства.

Развертывание гонки ядерных вооружений, несомненно, будет подрывать нормы и режимы нераспространения ядерного оружия. Конференция по рассмотрению Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в 2015 году закончилась провалом, и есть большая опасность, что то же произойдет с очередной конференцией в 2020 году, особенно в свете выхода США из соглашения 2015 года с Ираном о свертывании его атомной программы.

Тогда вероятен и крах Договора о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний от 1996 года (ДВЗЯИ), который вот уже 23 года не может вступить в законную силу из-за отказа США, а вслед за ними и ряда других стран его ратифицировать. Тем более умрет надежда на Договор о запрещении производства разделяющихся материалов (ДЗПРМ), о котором более четверти века ведутся переговоры в Женеве.

В очередь на вступление в «ядерный клуб» встанут Иран, Саудовская Аравия, возможно — Египет, Турция, Япония, Южная Корея, Тайвань, Нигерия, Бразилия и другие страны. А через них ядерное оружие рано или поздно неминуемо попадет в руки международных террористов со всеми вытекающими последствиями.

Реновация стратегической стабильности и контроля над вооружениями

На валдайском форуме в Сочи в октябре 2016 года президент Путин заявил: «Ядерное оружие является фактором сдерживания и фактором обеспечения мира и безопасности во всем мире» и его нельзя «рассматривать как фактор какой бы то ни было потенциальной агрессии» ⁴⁵.

Как следует из представленного выше анализа, ядерное сдерживание может служить опорой международной безопасности с одной кардинально важной оговоркой, а именно: только в сочетании с переговорами и соглашениями об ограничении, сокращении и нераспространении ядерного оружия. Будучи предоставлено само себе, без такой «узды», ядерное сдерживание идет вразнос, оно ставит на грань ядерной войны любой серьезный кризис между великими державами, а иногда и сама динамика ядерного сдерживания может явиться детонатором ядерного конфликта.

К началу 1960-х годов мир прошел через череду все более опасных кризисов, все ближе подходя к грани ядерной войны. Кульминацией стал Карибский кризис октября 1962 года, когда лишь чистое везение спасло человечество от катастрофы. И только после этого, с заключением в 1963 году Договора о частичном запрете ядерных испытаний, началось на практике строительство договорно-правовой системы контроля над ядерным оружием.

Несколько лет назад мир снова вступил на пагубный путь конфронтации и военного соперничества в условиях, когда все направления контроля над вооружениями зашли в тупик по техническим, стратегическим и политическим причинам. Остановиться на этом пути и повернуть вспять от ядерной «красной черты» можно лишь опираясь на укрепление стратегической стабильности, спасение и совершенствование системы контроля над ядерным оружием.

Советско-американская концепция стратегической стабильности, согласованная в 1990 году, оказалась, возможно, даже более революционной, чем предполагали сами ее авторы (во всяком случае, я, поскольку речь идет обо мне как участнике переговоров по данному вопросу). Она подразумевала, что обе стороны признают друг за другом право на ядерный потенциал ответного удара в качестве гарантии своей безопасности, но отказываются от развития наступательных и оборонительных вооружений, которые лишили бы другую сторону такого «страхового полиса». При этом ограничение ущерба от гипотетической ядерной войны не должно осуществляться за счет развития средств разоружающего удара, систем обороны от ответного удара оппонента и опций избирательного применения ядерного оружия. Вместо этого предполагалось идти путем политического снижения самой вероятности такой войны, а также сокращения арсеналов уничтожения посредством договоров, мер транспарентности и предсказуемости, разъяснения военных доктрин и концепций друг друга.

Такая политика невозможна, если державы будут без ограничений в одностороннем порядке развивать концепции, оперативные планы и средства ядерного сдерживания, которое всегда направлено на поражение предполагаемого противника в случае, «если сдерживание не сработает». Как сказано в российской Военной доктрине, по аналогии со стратегическими документами США и других стран, целью вооруженных сил является «нанесение поражения войскам (силам) агрессора, принуждение его к прекращению военных действий на условиях, отвечающих интересам Российской Федерации и ее союзников» ⁴⁶.

При этом выносится за скобки то обстоятельство, что сдерживание в кризисной ситуации может рухнуть как раз под воздействием планов и средств, предназначенных для сдерживания через способность поражения противника. Ответственность за решение о ядерном ударе военные всегда возлагают на политическое руководство, а между тем руководство является заложником оперативных планов и технических характеристик вооружений, разработанных военными и конструкторами.

Только согласованное понимание сторонами стратегической стабильности, воплощенное в соглашениях об ограничении и сокращении вооружений, способно поставить жесткие пределы дестабилизирующим концепциям, планам и средствам ядерного сдерживания. Элементы этой философии содержались в документе по стратегической стабильности 1990 года.

Теперь, как и тогда, отношения стратегической стабильности пока можно представить только между Россией и США, если в это понятие вкладывается ясный смысл (устранение стимулов для первого ядерного удара), а не благие пожелания, относящиеся к международной безопасности в целом. Однако по прошествии без малого тридцати лет было бы исключительно важно обновить согласованные принципы стратегической стабильности с учетом произошедших изменений.

Прежде всего, следует расширить само определение стабильности как российско-американских стратегических отношений, не только «устраняющих стимулы для нанесения первого ядерного удара», но и «стимулы для любого применения ядерного оружия». Что касается предотвращения нападения с использованием обычных вооружений, то оно должно опираться на достаточные силы и средства общего назначения, а еще лучше — на соглашения типа Договора по обычным вооружениям в Европе (от 1990–1999 годов).

Далее, смысл положения об «уменьшении концентрации боезарядов на стратегических носителях» и «оказании предпочтения средствам, обладающим повышенной выживаемостью», следует выразить не косвенно, а прямо — обоюдным признанием того, что системы оружия, угрожающие выживанию стратегических средств и их информационно-управляющих систем, являются дестабилизирующими и должны ограничиваться и сокращаться в приоритетном порядке.

При выполнении указанного условия планы запуска ракет на основании сигналов СПРН (встречный или ответно-встречный удар) должны быть на взаимной основе упразднены как создающие опасность ядерной войны из-за ложной тревоги, несанкционированных действий или кибердиверсии.

Кроме того, системы оружия, размывающие грань между ядерными и обычными средствами (т. е. двойного назначения), должны быть признаны дестабилизирующими и стать предметом взаимных ограничений и мер доверия.

Системы ПРО для защиты от третьих стран и негосударственных субъектов следует вновь сделать предметом обоюдно согласованной «взаимосвязи между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями».

Космические вооружения, прежде всего специальные противоспутниковые системы, должны быть признаны дестабилизирующими и подлежать проверяемому запрету. Средства кибервойны против стратегических информационно-управляющих систем друг друга также являются дестабилизирующими и должны быть объектом запрещения и мер доверия.

Обе стороны могли бы признать, что их ядерные доктрины и вооружения могут создать опасность непреднамеренной войны в результате эскалации кризиса, что следует сделать предметом серьезного постоянного диалога на государственном уровне.

Наконец, вовлечение третьих государств в процесс ограничения ядерных вооружений должно основываться на объективной оценке их сил и программ и согласовании последовательности, состава участников, принципов и методов ограничения вооружений и верификации соглашений.

Исключительно важно, что отвлеченное обсуждение современного содержания стратегической стабильности останется бесплодным, как показали несколько лет диалога по этой теме между США и КНР ⁴⁷, а также Россией и США. Появившиеся в последние годы предложения о многосторонних обсуждениях ядерных проблем и стратегической стабильности ⁴⁸ как альтернативе конкретным переговорам не дают внятного ответа на прямой вопрос о формате, предмете и ожидаемых результатах подобных интеллектуальных упражнений. Вероятно, такие идеи привлекательны для тех или иных государственных руководителей и военачальников, которые с предубеждением относятся к соглашениям по ядерным вооружениям, не понимают их важности и не знают истории вопроса. Однако на деле альтернатива терпеливым и подчас изматывающим переговорам — это не стратегические дискуссионные «клубы по интересам», а неограниченная гонка вооружений всех с огромными издержками и растущей опасностью войны.

Другой крайностью стал одобренный 6 июля 2017 года Генеральной Ассамблеей ООН Договор о запрещении ядерного оружия (ДЗЯО) ⁴⁹. Не ставя под сомнение благие намерения сторонников этого договора, приходится признать, что он совершенно нереалистичен ни в теоретическом, ни в практическом отношении, прежде всего, потому, что все девять ядерных держав, которым пришлось бы его выполнять, с редким единодушием не поддержали инициативу ООН.

Но и помимо этого, наряду со множеством технических и экономических недостатков данного проекта, главное упущение документа в том, что он никак не затрагивает военно-политические мотивы, которые государства связывают с ядерным оружием: предотвращение нападения с применением ядерного или обычного оружия, других видов ОМУ и систем на новых физических принципах; поддержание международного престижа и статуса (особенно если не хватает других составляющих державного могущества); получение разменной карты для торга по иным вопросам и прочее. За прошедшие 70 лет ядерное оружие стало неотъемлемым элементом международной политики, военной стратегии и безопасности. Не меняя этой среды, нельзя как зловредное образование просто «иссечь» ядерный фактор из международных отношений — они обратились бы в хаос.

Лишь последовательные и поэтапные меры разоружения параллельно с позитивными изменениями международной политической и стратегической среды способны укрепить всеобщую безопасность. А сформулировать обновленные принципы стабильности можно только в контексте предметных переговоров об ограничении, сокращении и запрещении относящихся к делу вооружений.

Первоочередная задача — спасение Договора РСМД. Сторонам следует совместно выработать дополнительные способы проверки с использованием мер доверия и инспекций на местах, чтобы устранить взаимные подозрения. Технические решения вот уже несколько лет лежат на поверхности ⁵⁰, и лишь неоднозначное отношение к договору обеих сторон, а также негативная общая атмосфера взаимоотношений мешают урегулировать противоречия. В случае денонсации ДРСМД со стороны США двум державам следует хотя бы принять обязательства не развертывать запрещенные договором ракеты на Европейском континенте, а для подкрепления обязательств согласовать соответствующие меры транспарентности.

Затем, если не удастся продлить Договор СНВ-3 на пять лет после 2021 года, нужно срочно провести переговоры о следующем договоре по этим вооружениям. Его потолки не так важны, их можно понизить даже всего на 100–200 единиц по носителям и боезарядам. Гораздо важнее охват следующего соглашения. Нужно, чтобы оно предусматривало зачет авиационных ядерных крылатых ракет по реальному оснащению бомбардировщиков, включало в общие потолки межконтинентальные крылатые ракеты наземного базирования, а также межконтинентальные ракетно-планирующие гиперзвуковые системы независимо от класса их боеголовок (будь они ядерные или обычные). Морские крылатые ракеты большой дальности в любом оснащении следует охватить мерами доверия (уведомление о массовом выходе в море их носителей). Ограничение или запрет на частично-орбитальные МБР и автономные подводные аппараты большой дальности можно разменять на меры транспарентности и разграничения систем ПРО. Например, ограничить взаимоприемлемыми параметрами стратегическую оборону от МБР и БРПЛ, но разрешить региональные системы ПРО и ПВО для защиты от баллистических и крылатых ракет средней и малой дальности, а также от ударной авиации.

Параллельно следует инициировать переговоры по космическим вооружениям, начав с запрещения испытаний любых противоспутниковых систем по реальным мишеням в космосе. Также необходимо перейти к обсуждению взаимного отказа от средств и методов кибератак против стратегических информационно-управляющих систем друг друга.

Наряду с активизацией переговоров по другим проблемам ядерного разоружения и ограничением неядерных систем оружия откроется возможность поэтапно и избирательно включить в процесс и другие государства. Все эти меры необходимы и как фон для реальной активизации сотрудничества ведущих держав в борьбе с угрозой ядерного терроризма, которая в ином случае будет неотвратимо возрастать.

На фоне нынешней плачевной ситуации может показаться, что изложенные выше предложения — утопия. Однако опыт показывает, что ситуация может измениться очень быстро — как в лучшую, так и в худшую сторону. Чтобы не произошло второго, нужно приложить все усилия для первого.

Главная предпосылка — признание политическими лидерами и элитами ведущих держав того факта, что задача спасения и обновления системы и режимов контроля над ядерным оружием приоритетна и неотложна. Динамичное изменение миропорядка, военных технологий и стратегического мышления не означает, что эта система больше не нужна, — а наоборот, делает ее еще более необходимым условием выживания нашей цивилизации, чем в годы прошлой холодной войны.

Публикация подготовлена в рамках проекта «Стратегическая стабильность в XXI веке», реализуемого при финансовой поддержке Министерства иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания)

Примечания