Политический вывод, сделанный президентом Путиным по итогам выигранных им в марте выборов, не был вполне ясен до сегодняшней пресс-конференции. Летом казалось, что в действиях президента есть колебания, что он не до конца понимает, в чем природа его последнего мандата, как он должен потратить полученный электоральный кредит.
Пройдя сквозь ряд испытаний, от пенсионной реформы до скандальной кампании по избранию губернаторов, президент, казалось бы, должен был понять, что сопротивление материала как в социальной политике, так и в отношениях с региональными элитами растет, что между триумфальными результатами выборов и текущей повесткой есть разрыв, который нельзя заполнить народной любовью.
Некоторое оживление в экспертных кругах осенью, связанное якобы с запросом на переконфигурацию правительства, на легитимацию разговоров о некотором общественном кризисе, связанном с усталостью от динамичной внешней политики и экономического спада, давало определенную надежду, что пересмотр картины мира, подстройка под растущий пессимизм граждан возможны.
Но после этой пресс-конференции говорить о легитимации пессимизма, который некоторые, например Алексей Кудрин, чуть ли не прямым текстом называют единственно возможным реализмом, нельзя. Президент сегодня в наименьшей степени способен видеть как разрыв своей повестки с общенациональной, так и сам факт появления этой общенациональной и не связанной с ним повестки, элементы которой вполне ясны.
Недаром так много вопросов на пресс-конференции было задано о разнице между тем, как президент видит положение дел в стране, и тем, как это положение воспринимают граждане. Говоря о несуществующих трубах, достроенных только на бумаге домах и лукавой статистике, журналисты как бы пытались проколоть пузырь, в котором пребывает президент Путин, наслаждающийся своей политической победой и новым мандатом. Но ничего не вышло, пузырь остался нетронутым.
Политика прибавочной стоимости
Есть понятный политический вопрос: как соотносится триумф в марте с провалом Кремля в сентябре? Пенсионная реформа, отвечают обычно эксперты, она испортила отношения власти с гражданами.
Но кажется, в Кремле это понимают не совсем так. В ходе мартовской кампании удалось – прежде всего инструментально – донести сообщения до тех групп избирателей, которые раньше успешно игнорировали политику как таковую. Рекордные явка и результат стали возможны благодаря мобилизации бюджетной сети в самом широком смысле слова и некоторой эволюции политических техник и инструментов. Удалось не только мобилизовать всех сотрудников всех госкорпораций, но и перенести выборы в интернет и там, на враждебной площадке, победить оппонентов. Молодежь теперь за Путина, а не за Навального.
Электоральная значимость пенсионеров, как и некоторых других групп из старых версий путинского большинства, снизилась: кампания была ориентирована преимущественно на молодежь, и смотрите, какие результаты. Снизилась и чувствительность к политическим проблемам регионов. Раз появились новые успешные технологии, позволяющие Кремлю получать политическую сверхприбыль во время президентской кампании, зачем тратить время и силы на кампании в регионах, зачем на них остро реагировать.
В сентябре многие работающие на Кириенко профессионалы говорили, что история с отменой выборов в Приморье была заготовлена за две недели до первого тура, то есть проблемы были понятны сильно заранее. Оценку они получили, когда единый день голосования предсказуемо превратился в скандал общенационального масштаба.
Интеллектуалы, представляющие институты Кремля, прямо заявили, что все дело в старых патерналистских слоях, которые не понимают, что выборы в марте дали право президенту не на консервацию социальных гарантий, а на модернизационный прорыв. Общество, не пускающее Россию в будущее, старая метафора большевиков, но сегодня у президента Путина есть нечто, кроме диктатуры пролетариата. Раз состав большинства можно определять технологически (идя от средства доставки, а не от адресата, как упаковали сообщение, такое большинство и получили), зачем вообще его оформлять пактами с теми или иными сословиями?
Амбиция Кириенко и, шире, амбиция модернизационного прорыва заключается как будто в том, что можно сделать страну лучше, если заставить граждан, пенсионеров в том числе, крутиться энергичнее. Это в каком-то смысле возврат к пафосу первого срока Путина, что неудивительно на закате политической карьеры. Возврат к тезису, который сегодня зашикивают, а 15 лет назад произносили с трибун: государство вам ничего не должно. И сегодня устойчивость режима, как мы можем понять после драматических событий лета и осени, больше не связывается с исполнением обязательств, а связывается с устойчивостью средств доставки сигнала прежде всего тем гражданам, которые не улавливаются в бюджетные сети.
С остальными все ясно: нужно не вовлекать их в политику (новая тактика, испробованная в этот раз с кандидатом Собчак), а купировать их воздействие на политику (старая тактика, отмена выборов, недопуск). Раз они бесполезны с точки зрения прорыва, они в большинстве не нужны, они – старые путинисты – являются реваншистами на фоне нового путинизма.
Modernizer
В кремлинологии есть отдельный и давний спор про рациональность Путина и режима в целом, про «как думает Кремль». Нынешняя пресс-конференция была ярким подтверждением того, что президент остается в этом смысле сторонником идеалистической традиции русской философии, будучи убежденным, что сознание определяет бытие, а не наоборот.
Всем, кто интересовался вопросом о плохих, ничего не отражающих статистических показателях и, шире, производстве бюрократией гор вранья президент ответил в самом начале мероприятия, что те, кто думает, что мартовский указ неисполним, «пусть так не думают». Нужно думать по-другому, тогда все получится – таков ответ президента тем, кто жалуется на слепоту государства.
Запрос на «новое мышление» – характерная черта перестройки, но, против желания многих экспертов, в устах президента этот запрос означает не поворот к демократизации, а поворот к новой редакции авторитаризма.
Если между интернетом и жизнью нет разницы, как сказал президент, то в этом смысл модернизации – чтобы принести право реального мира в интернет. Понятно, почему модернизация – дело государства, а не отсталого (старопутинистского) общества. По сути, речь идет о колонизации нового, цифрового измерения экономики и общества, – колонизации, в рамках которой государство сможет навязать этому новому миру свой правопорядок, а близкий бизнес сможет получить профит.
Другой вектор такой модернизации – специфический интерес к технологиям повышения эффективности доставки бюджетных денег, как в виде выплат, так и в виде услуг. Профессионализация некоммерческого сектора, которую изо всех сил лоббирует Сергей Кириенко, основана на понимании некоммерческого сектора как субститута государственной инфраструктуры.
То же про цифровую экономику. Модернизация здесь выглядит как попытка за счет некоторого набора технологий снизить стоимость доставки условного рубля до гражданина-получателя. Отдать все роботам, цифровизировать означает в данном случае «снизить издержки».
В 2005 году во время монетизации льгот стало понятно, что для граждан важно не только денежное, но и символическое выражение их льготного статуса, хотя именно оно обходится дороже всего. Сегодня президент, утверждая, что в стране есть «колоссальной глубины» слой людей, готовых вовлекаться в волонтерство, по сути рассчитывает, что волонтеры смогут за государственные деньги оказывать услуги лучше, чем собесы, и сегодня, учитывая результаты выборов марта 2018 года, мнением пенсионеров и прочих льготников можно пренебречь.
Модернизация, прорыв и их синоним – национальные проекты в отличие от вполне социалистических нацпроектов середины прошлого десятилетия сегодня выглядят как чуть ли не неолиберальные начинания, особенно на фоне роста налогов на потребление, роста транзакционных издержек, издержек на транспорт и так далее. Как стало ясно после пресс-конференции, президент верит, что не так важно, хотят ли граждане в модернизации участвовать, важно, что государство хочет ее проводить, а вокруг полно людей, которые «полны оптимизма и готовы к работе».
Кризис доверия
Величайшее противоречие между идеологией модернизационного прорыва и аргументами о поддержке модернизации молодежью, деятельными социальными группами состоит в простом факте: те, кто, по мнению Кремля, политически поддерживает прорыв, должны будут заплатить за него из своего кармана.
Те самые деятельные граждане перевели друг другу с карты на карту почти 20 трлн рублей. Очевидно, что к «гаражной экономике» Кордонского добавилась «крафтовая экономика», экономика новых товаров и услуг, которую государство не вполне понимает и, с одной стороны, политически одобряет, с другой – хочет регулировать.
При этом очевидно, что эта экономика государство не приветствует, не хочет платить комиссию его банкам и пользоваться его правовой защитой. Но агенты модернизации, только почувствовав себя частью большинства, должны стать ее жертвами, так как пропустить такой поток живых денег государство мимо себя просто не сможет.
Другое важное противоречие заключается в проблематизации гражданами вопроса о расхождении реальности их жизненного мира с той картиной, которую рисуют власти и конкретно президент. И труба, которая «как бы есть, но как бы ее нет», и проведенный по бумагам, но непригодный для проживания дом для дольщиков, и вопрос про «показатели» как бы подчеркивают запрос на адекватность картины мира президента. Все ли вам хорошо видно? – несколько раз спросили журналисты Путина. Важно, что Путин не поставил под сомнение свою картину мира, лишь отметив, что «в жизни» все иногда не так, как на бумагах, и сказав, что «показатели» нужно гражданам разъяснять, они их не всегда правильно понимают.
Тема оптимизма и будущего как бы венчает проблему зазора между модернизационной повесткой и общественными настроениями. Для президента вопрос победы и залог успехов в будущем начинается с веры, с того, что нужно «думать по-другому». Для граждан, судя по опросам, хотя эти цифры и не звучали на пресс-конференции, будущее выглядит все более сомнительно, оптимизма в их жизни остро не хватает. Бравурный запрос президента на попадание в «другую лигу» здесь наиболее выпукло не совпадает с мыслями граждан на этот счет.
Говорить о кризисе доверия государству пока рано, но все предпосылки для такого кризиса эта пресс-конференция показала отчетливо. Государство собирается забрать деньги у тех, с кем ассоциирует свою позитивную повестку; граждане, по крайней мере гости мероприятия, уже не очень верят в адекватность картины мира власти, с оптимизмом вообще беда: вокруг Путина полно оптимистов, но в обществе их все меньше. Чем специфичнее таргетирован опрос, тем более вероятно, что респонденты (не просто граждане, а «аграрии» или «бизнесмены») будут настроены пессимистично и не будут ждать от будущего ничего хорошего.
Проекция силы
Так понятая модернизация требует лишь политической силы, а все, что видит вокруг себя президент Путин сегодня, это или проекция его силы (кокетливая ремарка про «опять на нас всех собак повесят»), или дефицит силы, слабость контрагентов, – такой вывод можно сделать после этой пресс-конференции. Это несколько по-новому ставит вопрос о политическом наследии Путина, его видении желаемого результата работы.
Предполагалось, что Путин понимает период санкционных конфликтов как некоторую разминку перед урегулированием, фиксацией нового статус-кво. Но после пресс-конференции 20 декабря появляются обоснованные сомнения в этом. Кажется, Путин видит миропорядок вполне устроенным и в таком состоянии, задача России состоит не в победе в виде мира с Западом и процветания мультилатерализма, а в дальнейшем ослаблении противников.
Кажется, впервые «русофобия» была использована в качестве универсального, а не частного (в отношении отдельных представителей элиты США) аргумента, объясняющего внешнюю политику западных стран. Понятны и последствия превращения русофобии в универсальное объяснение политики Запада по отношению к России. Можно фантазировать об отмене итогов холодной войны, это, по крайней мере, мыслимо в качестве политической ставки. Но русофобию победить невозможно, в этом смысле президент Путин остается «реалистом». Раз не получится перевоспитать Запад и вылечить его от русофобии, его нужно добивать или как минимум не мешать его собственному падению.
Сегодня контуры exit strategy президента Путина стали много яснее. Перед уходом он сформулирует основы новой государственной идеологии, которая останется, по его мысли, его наследием после полного или частичного ухода из политики. Фундаментом этой идеологии является понимание суверенитета как той самой ничем не ограниченной проекции силы президента вовне страны и внутри. Президента ничто не должно ограничивать. Ни конституционный федерализм, – субъекты Федерации, оговорившись, Путин назвал «территориями». Ни его собственные решения, поэтому можно и нужно регулировать и «закрывать» интернет, хотя 19 лет назад Путин обещал этого не делать и не считал, что это то же самое, что реальный мир. Ни здравый смысл, – поэтому государство таки будет заниматься текстами рэперов, ведь президент должен не только защищать страну, но и спасать детей от дурных влияний.
Синтез суверенитета как права президента на все, что угодно, и тезиса о русофобии Запада как основы доктрины выживания России в мире обещает нам, что в ближайшие десятилетия, пока это будет хоть в какой-то степени зависеть от Владимира Путина, российская власть в общих чертах не изменится.