Дикий путинизм: что война делает с политическим режимом и элитами

В 2024 году интерес внешнего мира и самих россиян к внутриполитическим процессам в РФ значительно снизился. Правление Владимира Путина кажется вечным. Население продолжает поддерживать и власть, и войну. Санкции не привели ни к финансово-экономическому, ни к политическому коллапсу. Элиты вынуждены адаптироваться к реалиям и при этом становиться окончательно неприемлемыми для Запада. Однако такая «беспросветность» обманчива: война начала оказывать глубокое влияние и на сущность путинского лидерства, и на поведение элит, и на принятие и реализацию государственных решений. То, что со стороны казалось «крепостью», в действительности постепенно превращается в самоперестраиваемую конструкцию, где «несущая» роль путинских институтов и самого Путина обесценивается и замещается. Прочный режим перешел в состояние дикого путинизма, при котором роль центральной власти и Кремля размывается, а рвение «снизу», напротив, играет ключевую роль.

Несущая конструкция

Еще до войны в России начали говорить о десакрализации власти Владимира Путина, об уменьшении его роли арбитра, о потере интереса президента к рутине и его дистанцировании от принятия нестратегических решений. Путин давно и активно делегирует ответственность кабинету министров, губернаторам, Центробанку, спецслужбам и так далее. Это особенно хорошо было видно во время пандемии COVID-19, но и сегодня легко заметно. Себе Путин оставляет только те вопросы, которые, как выражается его пресс-секретарь Дмитрий Песков, являются «уровнем президента». Зоны ручного управления сузились до очень конкретных кейсов, но даже там личное участие президента становится все более поверхностным: никаких гарантий вовлеченным сторонам оно не дает.

Нынешнее положение Путина можно сравнить с несущей конструкцией дома: это опорные стены, на которых все держится. В глазах российских элит (даже той части, что негативно относится к президенту) Путин — залог «необрушения». В этом, кстати, и отличие от залога стабильности. С момента аннексии Крыма в 2014 году стабильность как таковая начала видоизменяться: предсказуемое развитие с опорой на госкапитал и все еще рыночную экономику с законсервированной на годы политической системой стало дополняться геополитическими встрясками. Их уже было немало: война в Сирии, вмешательство в американские выборы, отравление Скрипалей, устрашающие мультики про разрабатываемое Россией новое оружие, лавина санкций, тлеющий донбасский кризис и так далее.

Начало полномасштабной войны с Украиной в феврале 2022 года стало сильнейшим потрясением, но не прервало стабильного внутреннего развития. По итогам первого года многие представители элиты не скрывали приятного удивления: система не только не обрушилась, но и неожиданно быстро перестроилась под новую реальность. При этом состояние рынка труда (низкая безработица и высокие зарплаты) и рост экономики (пусть и за счет масштабных военных инъекций) привели к тому, что население чувствует себя как никогда хорошо. Как подсчитал «Левада-Центр», оценки россиянами их жизненной ситуации улучшились после небольшого снижения в 2023 году и приблизились к своим пиковым значениям.¹ Опрос проводился до августовского вторжения Украины в Курскую область, но и это событие кардинально картину не изменило.

То есть пока вне России бушует геополитическая стихия, смертоносная для российских акторов, внутри страны вполне можно полноценно жить и процветать, иногда даже лучше прежнего. И в этом проявляется политическая ценность Путина как несущей конструкции: она сама по себе мало что определяет с точки зрения ежедневной рутины и делового быта, но при этом предохраняет от внешнеполитической недружественной стихии.

Конечно, многие в элите мечтают о завершении войны и мирных переговорах. Но одновременно с этим в истеблишменте царит страх поражения. Война зашла настолько далеко, что сложилось устойчивое, хотя и не консенсусное понимание того, что теперь стране нужно стоять до конца. При этом мало кто мог бы объяснить, что такое «до конца». Но это точно не поражение в войне, так как при таком сценарии на РФ обрушатся масштабные финансовые, экономические и политические обязательства. И они, вероятно, будут разрушительными и с точки зрения внутрироссийского восприятия ситуации, и для экономики, и для политической системы, и для государства как института.

Однако у этого достоинства Путина как несущей конструкции есть очень неприятная и опасная для элит обратная сторона: война девальвирует эффективное политическое лидерство, что принципиально значимо с точки зрения стабильности и предсказуемости системы. Война, противостояние с Западом, выстраивание отношений с Китаем и Индией (и всем так называемым Глобальным Югом), конкуренция ценностей и цивилизаций — это все, что Путина сегодня трогает с эмоциональной точки зрения. Во внутренние процессы он вовлечен куда меньше.

Тенденция была заметна и до войны, однако сейчас внутри страны возникает гораздо больше «экзистенциальных» конфликтов — таких как, например, бунт Евгения Пригожина в июне 2023 года. Почти год Путин не вмешивался в конфликт ЧВК «Вагнер» и Минобороны, рассчитывая на сознательность, патриотичность и лояльность Пригожина. Не отказываясь от услуг «Вагнера», Путин поддержал Минобороны как ключевой институт войны, но пустил ситуацию на самотек, доведя ее до всем хорошо известных последствий — похода танков на Москву.

Чувствительность Путина к внутриполитическим вопросам, болезненным для элит и общества, заметно снизилась. Он все чаще дает отмашки на решения и предложения, не особенно просчитывая долгосрочные последствия (примеры — признание экстремизмом ЛГБТ-движения или введение фактической цензуры в области культуры). Во второстепенных для него вопросах Путин все сильнее подпадает под внешнее влияние.

На практике такая ситуация приводит к доминированию решений, тесно связанных с приоритетами отдельных игроков или институтов. Это хорошо видно по тому, как распределяются активы иностранных компаний, как раскручивается маховик арестов, в том числе и высокопоставленных чиновников, как пересматриваются приватизационные сделки 90-х годов или даже как принимаются кадровые решения. И это формирует новую реальность, которая заставляет игроков адаптироваться к жизни в условиях незащищенности и непредсказуемости. По аналогии с диким капитализмом можно говорить о наступлении дикого путинизма, когда никто не знает, чего ждать завтра, и все — вне зависимости от должностей и званий — готовы к арестам в любой момент. Если в прежние годы политические риски могла нести инициатива, то сейчас опасным становится бездействие.

Назад в 90-е

В последнее время наблюдатели все чаще говорят о том, что Россия «возвращается» в 1990-е годы. Признаки этого — заметный рост преступности², проблема возвращения зэков с войны и связанные с этим резонансные убийства³, распространение частных военных компаний (их создают, например, региональные власти и предприятия, вынужденные только в 2024 году потратить почти 1 млрд рублей на закупки антидронового оборудования⁴), заказные убийства, рейдерские захваты.

Яркий эпизод — сентябрьская стрельба в центре Москвы у офиса Wildberries.⁵ История началась за несколько месяцев до этого. Крупный дагестанский бизнесмен, член Совета Федерации Сулейман Керимов вместе с партнерами договорился с Татьяной Ким — соосновательницей ритейловой платформы Wildberries — о слиянии этой компании с крупнейшим в России оператором наружной рекламы Russ. Идею презентовали Путину в виде геополитического орудия борьбы с «несправедливой западной финансовой и институциональной системой». «Это наш ответ Amazon», — примерно такими словами пояснили лоббисты свою инициативу, после чего легко получили высочайшее благословение. Сделке стали помогать высокопоставленные чиновники администрации президента (курировать ее было поручено заместителю главы АП Максиму Орешкину) и правительства (ФАС одобрил слияние).

Казалось бы, ничто не могло помешать успешному завершению задуманного. Однако вмешался человеческий фактор: контролировавшая Wildberries семья Бакальчуков распалась, и семейная драма превратилась в корпоративную войну с примесью политического противостояния. Сооснователь компании Владислав Бакальчук обратился за помощью к главе Чечни Рамзану Кадырову. В итоге противостояние привело к бойне в 500 метрах от Кремля, двум убитым охранникам (уроженцам Ингушетии), нескольким раненым, взаимным угрозам и обвинениям. Все оказались против всех: Чечня против Дагестана, Ингушетия против Чечни, сенатор против главы республики. Стали даже расползаться слухи о том, что Керимов якобы пытался заказать убийство Кадырова. В ответ тот объявил кровную месть, вновь продемонстрировав, что российский закон для руководства Чечни не писан.

В этой истории показательно все. И Кадыров, который восстал против Керимова, несмотря на личную отмашку Путина в пользу слияния. И беспрецедентная публичность противостояния. И политическая импотенция апелляции к традиционным ценностям (Кадыров призывал Татьяну Ким вернуться в семью). И беспомощность вроде бы всесильных силовиков, которые не понимали, кого тут можно сажать, а кого нельзя. И сама по себе сомнительная с точки зрения финансовой логики сделка.

Путин же, в июне поддержавший проект по созданию «русского Amazon» и тем самым как бы выступивший на стороне Керимова, в августе оказался с поездкой в Чечне. То есть оказал поддержку и Кадырову, без которого неизвестно каким пламенем может загореться Кавказ.

То, что многим кажется сильным путинским лидерством, в действительности часто представляет собой ситуативное маневрирование, далекое от практического решения проблем. Путин все чаще вынужден разрываться между конфликтующими опциями, где однозначность выбора (как в случае «Кадыров против Керимова») выглядит слишком опасной. Отсюда постоянная двусмысленность и половинчатость. Во многом это та самая стилистика Путина, которую можно было наблюдать в 2000-х, когда президент действовал жестко и однозначно только в самых принципиальных для себя вопросах, в остальном предпочитая «донастраивать» и подкручивать. То есть ограничиваться полумерами.

Еще один показательный пример — судьба YouTube в России. Тут действуют сразу несколько противоречащих друг другу логик различных игроков. «Ястребы» вроде того же Кадырова или некоторых депутатов Госдумы руководствуются «изоляционистской» логикой: надо запретить любое западное влияние и развивать собственные альтернативные проекты. Корпоративная логика опирается на амбиции тех, кто непосредственно развивает российские видеосервисы (тут главное — деньги и влияние). Все это противоречит политической логике: ответственные за внутреннюю политику в администрации президента видят в запрете YouTube потенциальный триггер для роста социальной тревоги и недовольства. Наконец, есть и геополитическая логика: YouTube все еще можно использовать в целях российской пропаганды.

Почти два с половиной года эти логики конкурировали между собой, что и спасало YouTube от блокировок. Позиция Путина до недавнего времени была близка к «политической»: никакой блокировки, пока нет сопоставимого по эффективности российского аналога. Однако сторонники бана нашли соломоново решение, сопоставимое по эффективности с блокировкой и при этом не требующее отмашки Путина. Официально не блокируя YouTube, они начали его замедлять. И постепенно этот видеосервис будут выдавливать из России — пусть даже это и вызывает иногда недовольство провайдеров и пользователей. Кейс с YouTube крайне поучителен. Он показывает, как элиты и власть учатся добиваться своих целей в обход Путина.

Наконец, нынешняя нерешительность Путина хорошо видна и в кадровой политике. Сильно постаревшие Лавров, Патрушев, Бортников, Бастрыкин, Сечин, Чемезов и прочие «свои люди» все еще остаются в системе государственной власти. Даже прошедшие в марте 2024 года президентские выборы не стали поводом для значительной кадровой ротации. Министров и чиновников администрации президента иногда тасуют, но курс от этого ничуть не меняется. И даже главный «гвоздь» майских поствыборных перестановок — уход могущественного Николая Патрушева с поста секретаря Совбеза в администрацию президента и его замена на Сергея Шойгу — де-факто ни к каким серьезным последствиям не привел. А ставший министром обороны Андрей Белоусов на сегодня выглядит не новым мощным центром влияния, как многие прогнозировали, а номинальной фигурой в ведомстве, где все решает привычный Путину Генштаб и хорошо знакомые президенту замы. То есть даже в критичных по значимости и крайне проблемных сферах президент не хочет ничего менять по существу.

Строй без Путина

Что обычно делают с крупным зданием с несущими стенами, когда ожидаются стихийные бедствия, а конструкция уже устарела, потрескалась и может рухнуть на головы обитателям? Сооружение укрепляют дополнительными прочными конструкциями. То же самое сейчас происходит и с путинской Россией.

После того как Путина переизбрали на очередной срок, вопрос насчет потенциального преемника из табу для обсуждения среди российских элит окончательно превратился в анахронизм: теперь это не только не актуально, но и неинтересно. И это тоже показательно. При сильной персонализации власти вопрос «Кто будет после?» принципиальный. Но в российских реалиях мало того, что невозможно предсказать имя преемника: все настолько привыкли к вечному Путину и встроенной в суть системы неопределенности по этому вопросу, что начинают учиться функционировать так, чтобы при любом исходе сохранить хоть что-нибудь.

И еще один важный нюанс: чем старее Путин и чем более оторванным от жизни он кажется, тем меньше элиты верят в принципе в его способность гарантировать стабильную передачу власти. Ведь выбрать наследника — это только половина успеха, его нужно еще «короновать», обеспечить ресурсами и накачать политическим весом. И чем позднее Путин приступит к этой операции, тем слабее будет его контроль над процессом. При этом путинская старость — это не через десять-пятнадцать лет, а реалии 2024 года.

Практически все крупные игроки внутри власти сейчас живут, следуя логике, что при Путине может быть все: и мятежи, и вторжение иностранных войск на территорию России, и массовая мобилизация с протестами, и политические убийства, и ядерная война. В этой новой реальности, когда вне России — война, а внутри страны — возвращение 90-х, каждый начинает строить свои собственные несущие конструкции. Одновременно с этим разгневанные обитатели здания все охотнее подпиливают опорные конструкции своих врагов — причем часто под соусом патриотизма и борьбы с неблагонадежными. Только за последние месяцы можно было наблюдать немало живописных картин политических баталий. Например, отправку «ястребиного» Георгия Филимонова губернатором в Вологодскую область в качестве мести бенефициару базирующейся там «Северстали» Алексею Мордашову (его «наказали» за нежелание тратиться в нужном объеме на то, куда укажут, и за конфликт с Юрием Ковальчуком).

Еще один пример — публичный, хотя мало кем замеченный спор Генпрокуратуры и Верховного суда во главе с давней приятельницей Путина Ириной Подносовой: ведомства разошлись во взглядах при рассмотрении в Конституционном суде дела о сроках давности при конфискации имущества.⁶ Или конфликт Генпрокуратуры и Федерации независимых профсоюзов вокруг собственности этой общественной организации.⁷ Обладатели административных ресурсов в этой борьбе используют механизмы кадровой политики или уголовные дела. Те же, у кого есть финансовые возможности, начинают прибирать к рукам активы — будь то отобранные иностранные или национализированные (и затем снова приватизированные) отечественные (как автодилер «Рольф», перешедший в собственность Умара Кремлева — близкого друга начальника путинской охраны).

Яркий пример политического строительства демонстрирует нам Дмитрий Медведев. Война превратила его в одного из самых радикально настроенных ястребов. Он борется за влияние, проводя экспансию сразу на нескольких направлениях. Во-первых, в сфере ВПК: в Совбезе специально под Медведева создаются тематические комиссии. Во-вторых, в IT-отрасли: в октябре чиновник возглавил совет директоров «Ростелекома». В-третьих, в «Единой России», которой Медведев руководит на посту председателя: в июне на место автономного и амбициозного секретаря генсовета партии Андрея Турчака пришел покладистый и удобный Владимир Якушев.

Свои конструкции строит и спикер Госдумы Вячеслав Володин, пытающийся возглавить борьбу с западным влиянием внутри страны и удержаться в роли ключевого арбитра в отношениях Кремля и системной оппозиции (это ему удается все хуже и хуже). А на уровне правительства особенно выделяется новый министр энергетики Сергей Цивилев, чья активность дала почву для слухов о грядущем усилении контроля государства над нефтяными компаниями.⁸ Такие разговоры по понятным причинам вызывали сильное раздражение нефтяников. И на этом фоне глава «Роснефти» Игорь Сечин занялся восстановлением долгие годы неактивной президентской комиссии по ТЭКу, состав которой предварительно укрепил влиятельными силовиками. 

Не отстают губернаторы, депутаты, сенаторы, а также разного рода активисты, сторонники традиционных ценностей, православные и прочие ультрапатриоты. Поднимается массовая борьба с ЛГБТ, фурри, квадроберами, чайлдфри, абортами и прочими «деструктивными идеологиями». Сюда же вписываются и последние изменения в миграционной политике: война всколыхнула беспрецедентную волну борьбы с мигрантами и спровоцировала ужесточение законодательства. Все это — вопреки экономическим приоритетам, которые заключаются в снижении дефицита рабочей силы.

Наконец, можно добавить к этому очередной путинский каприз: на высокопоставленных позициях теперь должны быть «ветераны СВО». Причастность к войне стала мощнейшим политическим инструментом, который используется и для собственного карьерного роста⁹, и для борьбы с конкурентами.¹⁰

Активизация спящих ферментов

Со стороны это все может показаться элементами некоего четко спускаемого сверху курса на более мощный политический контроль, усиление вертикали и централизацию управления. Но на самом деле все не так. Происходит вызванная войной ферментация политического поля, где теперь поднимаются на поверхность спавшие долгое время радикализированные запросы (и в элитах, и в обществе). Активизировались силы, для которых продвижение своих собственных мини-повесток, подразумевающих запрет чего-либо, — это способ выживания и нарабатывания ресурсов. В этом смысле в сегодняшней России уже совершенно неважно, что будут запрещать завтра. Процесс начинает жить своей собственной жизнью. Даже в абсолютно лояльном СМИ — радио «КоммерсантЪ FM» — колумнист Дмитрий Дризе не выдержал и в эфире обратился к власти: «Скажите просто, что можно, а все остальное по умолчанию окажется под запретом».¹¹ В нынешнем диком путинизме уже мало что зависит от самого Путина: ультраконсервативная инерция столь сильна, что скоро ставить барьеры на пути этой волны будет слишком опасно для устойчивости всей конструкции.

К этому стоит добавить и все еще «разгневанных патриотов», включая крайне критично настроенных и влиятельных военкоров, никуда не исчезнувших после смерти Пригожина. И раскручивающийся маховик пересмотра приватизационных сделок, а также пугающую многих в бизнес-элите несдержанную активность Генпрокуратуры. И туннельное мышление органов безопасности, послужившее, в частности, одной из причин теракта в «Крокус Сити Холле».

Война, вопреки внешнему впечатлению, вовсе не внесла в систему больше внутриполитического порядка. Скорее наоборот — она сделала гораздо слабее тех, кто был уязвим, и уязвимыми тех, кто был силен. Она резко снизила значимость буквы закона и привела к дестабилизации законодательной работы, а также к невозможности что-либо кому-либо гарантировать. Реальность такова, что для получения только лишь права на существование сегодня требуется быть за Путина, войну и традиционные ценности, а также против НАТО и ЦРУ. Это базовая идентичность для всего «легитимного». Но для процветания, карьерного роста и безопасности этого уже мало.

Дикий путинизм — период позднего правления Путина, когда президента интересуют лишь вопросы войны и внешней политики. В остальном же его личное участие в функционировании страны стало не просто минимальным, но и зачастую бессмысленным. Страна, погруженная в острейшее геополитическое противостояние с половиной мира, постепенно погружается внутриполитически в состояние необходимости выживания: каждый сам за себя. Идет передел собственности, с огромной скоростью растет бизнес на войне, запреты и криминализация целых сфер общественной жизни становятся формой приспосабливания к длительному периоду неопределенности. К этому стоит добавить и военный колорит: постепенное вооружение самых разных региональных объектов, органов власти и предприятий, которым не приходится рассчитывать на федеральную защиту от обстрелов или дронов.

Все пока проходит мимо народа, предпочитающего ничего не замечать, никому не верить и ничего не слышать. Но сама по себе природа дикого путинизма направлена в том числе и на все более активное вмешательство в частную жизнь. Это уже хорошо видно по тому, какую музыку нельзя слушать, какие фильмы нельзя смотреть, какие программы нельзя устанавливать и какие формы частного поведения грозят штрафами, тюремными сроками, отчислениями из вузов и публичным осуждением. Вне всяких планов и задумок Кремля страна сама по себе движется в сторону патриотично-силового беспредела, где залогом успеха будет не близость к Путину или его соратникам, а готовность действовать в логике «кто сильнее — тот и прав», но под флагом путинизма (лично Путин для этого не только не нужен, но может даже и мешать). Наблюдается подъем разного рода морализаторов, преследователей и прочих патриотов с административным или финансовым ресурсом. В такой ситуации крайне сложно будет просто оставаться в стороне, ожидая прихода лучших времен.

Усилению «дикости» позднего путинизма будет содействовать и отсутствие оснований для сворачивания военного конфликта с Украиной. Вторжение ВСУ в Курскую область ударило по внутрироссийским ожиданиям насчет возможного начала переговоров в скором времени. А внесенный в Госдуму проект нового бюджета показал, что никакого спада военной мобилизации страны не будет ни через месяц, ни через год. Путин готов воевать с использованием максимальных ресурсов еще как минимум три года. Впрочем, даже если военная фаза конфликта вдруг сменится переговорами, противостояние с Западом вряд ли пойдет на убыль. И, что еще важнее, не замедлятся процессы неуправляемой силовой «патриотизации» страны. А значит, многим придется удвоить усилия по борьбе за место в будущей России: инвестировать в свою безопасность и свою повестку, накапливать ресурсы за счет конкурентов и слабых.

Страна входит в период критичного внутриполитического преобразования, где конфликты, посадки, компроматы и атаки станут главными способами выживания, чаще всего — под консервативными и антизападными лозунгами. А перспектива мира, будучи угрозой «ястребам», только усугубит и ускорит эти расколы. Война с Украиной в такой ситуации будет постепенно превращаться из причины нынешних изменений в политически актуальный повод для собственной экспансии, что сделает военную повестку гораздо более прикладным инструментом.

Положительная новость во всей этой истории заключается в том, что усиливающаяся дикость путинизма в гипертрофированной форме одновременно будет становиться и угрозой самой системе. Рано или поздно (хотя и, очевидно, нескоро) это может открыть окно возможностей для обсуждения стратегий выхода из войны, рационализации управления и поиска путей нормализации жизни.

Примечания